Последняя из древних
Шрифт:
Мальчик снова вздохнул и опустился задом на шкуру, на которой спал. И тут Дочь услышала этот звук – мелкий перестук, как будто бобы перекатывались в высохшем стручке. Она застыла на месте. Ошибки быть не может – это погремушка змеи. Она настороженно осмотрела полутемную хижину: где это? Если она наступит на длинное тело, оно укусит. В прохладные утренние часы встретиться со змеей было опасно. Змеиные тела остывали за ночь, но прикосновение позднего утреннего солнца будило их. Однажды, когда Дочь и Сын были еще маленькими, Сын нашел ядовитую гремучую змею и принял за мертвую, потому что она не двигалась. Он обмотал ее вокруг своей шеи, как будто это была веревка, которой он собирается обвязать свое игрушечное копье, и чмокнул в чешуйчатый нос. Потом он устал ее таскать и бросил длинное тело на камень. Вскоре потеплело. Дочь помнила, как у Сына отвисла челюсть, когда согревшаяся змея скользнула в кусты. Но сейчас беда была в том, что змея проснулась, о чем и свидетельствовал гремучий звук. Девушка медленно отодвинула откидную створку, чтобы впустить больше света. Она знала, что змея может оказаться у самой ее ноги. Войдя, она легко могла наступить на нее. Но змеи не было ни под ногами, ни на полу поблизости. Она перевела взгляд на ветви и стала медленно, осторожно осматривать их. Такие змеи имеют цвет коры, и их трудно разглядеть среди веток. Обычно они были не длиннее ее руки, но размер не имел значения, когда речь шла о силе их яда. Одного укуса взрослой змеи было достаточно, чтобы убить тело.
Мальчик лежал на животе. На мгновение зрение Дочери было обмануто. Она решила было, что в ее отсутствие Большая Мать сделала для Струка ожерелье, потому что на его шее что-то было. Умом она уже понимала, что это змея обвилась вокруг него, но ее мысли старались уцепиться за что-нибудь другое. Если она бросится вперед, змея, обороняясь, может укусить его. Если он сядет, случится то же самое. Она открыла было рот, чтобы предостеречь его, но даже это могло спровоцировать змею. Она уже один раз предупредила их своей погремушкой. Змеи редко предупреждали дважды.
Дочь сделала единственное, что пришло ей в голову: затаила дыхание. При этом она чувствовала себя слабой и никчемной. У этого маленького мальчика не было никого, кроме нее, а она додумалась только до одного: не дышать. Она видела, что он лежит в гнезде, беззащитный перед змеей, и его беспомощность, казалось, передалась ей. Смерть от укуса змеи ужасна. Ей предшествуют дни мучений, кожа чернеет, а тело распухает, потому что уже разлагается изнутри. Ее сердце стучало от страха, она знала, что если он пострадает, то только по ее вине. Случится последняя перемена, и этого она уже не вынесет. Она остро осознавала свою неумелость и уязвимость. Только ждать и смотреть. Лежа на спине Струка, змея тыкалась носом в шкуру. Похоже, она хотела заползти под покрытие, чтобы найти там темное место, но шкура была сложена и пути внутрь не было. Змея скользнула чуть дальше, и Дочь сдержала вздох. Скольжение может разбудить Струка. Но мальчик не шевелился. Его мягкие темные ресницы лежали на щеках. Змея тыкалась и толкалась носом и в конце концов решила не тратить времени на шкуру. Она скользнула вперед, и вскоре погремушка исчезла со спины Струка. Змея поползла в толщу веток, из которых была сложена стена. Дочь выскочила из хижины и схватила копье. Она сделала два шага к маленькому отверстию и увидела, что змея уже выползла с другой стороны. Она кольцами извивалась на камнях, и наконечник копья Дочери обрушился вниз. Дочь одним ударом прижала голову змеи к скале и камнем размозжила ей череп.
Позже, когда Струк выбрался из хижины и еще тер глаза после сна, Дочь позвала его к очагу. Она сидела, намотав на палку мясо змеи, и готовила его на огне. Он едва посмотрел на девушку, просто подошел и забрался к ней на колени. Он положил голову ей на грудь и глубоко вздохнул, словно это было обычным делом. Казалось, он без особых усилий перенес свою привязанность к Большой Матери на Дочь. Может быть, дело было в ее возрасте, может, в двух женщинах он видел одну, а может быть, привязчивость была одной из черт характера Струка, которых она не могла понять. Он во многом был не таким, как они.
Струк поднял руку. Он дважды щелкнул пальцами и стал ждать. Дочь положила кусочек остуженного мяса ему в ладонь. Его пальцы сжались, и она услышала приятные звуки сосания и жевания. Какая-то часть ее существа восхищалась его непосредственностью. Струк знал, откуда взялось это мясо. Знал, кто будет защищать его. Она хотела того же самого. Дочь попросила Струка немного поиграть, пока она решит, что им потребуется, чтобы перебраться на место встречи. Она выберет лучшие бурдюки для воды и лучшие копья для защиты. Она завернет запас мяса в мягкую шкуру и понесет на спине. Они прихватят дополнительный мех для тепла. А когда придут, она построит укрытие из свежих сосновых веток.
Струк, присев на корточки в грязи, играл с какой-то вещицей. Она рассеянно оглянулась и с удивлением увидела, что это ее ракушка. Приложив руку к горлу, она поняла, что ракушка каким-то образом соскользнула с ее шеи. Как же она раньше не заметила? Она прыгнула вперед. Может быть, она бросилась на Струка слишком резко, но ею двигал гнев. Это была не его ракушка. Может быть, он стащил ее, пока она спала?
– Не. – Она отняла ракушку.
Это движение и резкий тон удивили Струка. Его глаза расширились. Он уставился на нее, на миг оцепенев от потрясения. Тут же его лицо сморщилось, и он разразился плачем. Дочь внезапно сделалась для него такой же важной, как солнце. От гнева на ее лице Струка бросило в жар. Он выл и визжал так, что она едва могла это вынести. Дочь прикрыла уши руками и заткнула пальцами, чтобы заглушить эти звуки.
– Т-с-с-с, – сказала она, чтобы заставить его замолчать, но безрезультатно. – Каркун, – поддразнила она, изобразив большим и указательным пальцами клюв, – это значило, что он шумит, как несносная ворона. Он продолжал вопить и выкрикивать непонятные звуки. Сила его горла была такова, что крики заглушили все остальные звуки в лагере. Ее слов попросту не было слышно. Дочь тяжело плюхнулась на бревно возле очага. Она закрыла уши руками и опустила голову, пережидая, пока он перестанет. Как Большой Матери удавалось сдерживать его? Она никогда не слышала, чтобы мальчик так плакал.
Через некоторое время плач прекратился. Она вздохнула с облегчением и убрала руки от ушей. Она почувствовала мягкую руку на своей спине и вдруг испугалась. Только сейчас до нее дошло, насколько опасно их положение. Они – легкая добыча для любого зверя, едва ее чувства обращаются внутрь. Теперь в семье их только двое, и зверь не заставит себя ждать.
Но это был только Струк с красными вытаращенными глазами. Он икал, его маленькие щеки распухли. На миг он опустил глаза. Дочь прищелкнула языком. Он воспринял это как приглашение снова забраться к ней на колени. Она вздохнула и разрешила. Теперь у него в руках была новая игрушка – рога. Она забыла надеть их, когда проснулась. Или, может быть, не забыла. Скорее она и не собиралась надевать их. Она кивнула, чтобы дать ему понять, что все правильно. Он нацепил рога ей на лоб. Она завязала тонкое, до мягкости пережеванное Большой Матерью сухожилие под густыми волосами, свисавшими ей на спину.
Дочь подняла голову, и Струк посмотрел на нее с восхищением. Тонкими пальцами он заправил ей выбившуюся прядь волос и поправил один рог, чтобы он стоял прямо. На его лице появилось выражение силы и гордости. Он поднял ладонь. Она тоже подняла руку, и их кожа соприкоснулась; его пальцы достигали только ее средних суставов. У него кожа темная и мягкая, как сланец; у нее – светлая и шершавая, как гранит. Они плотнее сложили ладони. Он указал на ее шею и ракушку, спрашивая, не помочь ли повесить ее. Большая Мать подарила ее Дочери, когда той было примерно столько же лет, сколько сейчас Струку.
Раковина была величиной с грецкий орех – достаточно большая, чтобы издавать шум, когда ее подносили к уху. Большая Мать прикладывала раковину к уху Дочери, чтобы та послушала. Для Дочери это было подтверждением теневой истории. Она знала, что та женщина ушла далеко: туда, где вода на вкус как потная кожа. О море рассказывали и плохое, и хорошее: оно тянется и тянется, пока не дойдет до земли, принадлежащей самой большой рыбе. Рыба ныряет и посылает по воде волну за волной. Те бегут от земли Большой Рыбы к другому берегу, где плещут и играют на песке. Иногда они так бьются о берег, что вода пенится, как на речных порогах.