Последняя из древних
Шрифт:
Перед ней в мелкой воде сновала изможденная рыба. Ее чешуя стала ярко-оранжевой – такое происходило с рыбами незадолго до смерти. Это говорило о том, что рыба почти закончила свое путешествие и им со Стрюком тоже пора уходить. Медведи, как обычно, оставались на месте и поедали мертвые рыбьи тушки, но семьи в это время забирали сушеную рыбу и возвращались на свои земли. Зиму две группы переживают по-разному. Медведи ели и живую, и мертвую рыбу. Они ели все подряд, чтобы набрать вес. Нужно было, чтобы шкура сделалась как можно более блестящей и сальной для тепла, а под ней образовался толстый слой жира. Потом медведи зарываются в берлогу и засыпают в безопасности на весь сезон худших зимних бурь. Все питание, которое им требуется, они держат на собственных спинах. Они могут спокойно
Семьи за долгие годы выработали другую тактику. Они тоже набирали вес во время нереста, но их тела были меньше, чем у медведей, кожа тоньше, и они не могли носить на себе столько жира. И не могли позволить себе погрузиться в глубокий, долгий сон. Так бы они не выжили. Поэтому все лето им приходилось сушить и коптить рыбу. Они уносили ее к себе в лагерь, и она становилась их главной пищей на время осенней охоты на зубров. Еще они собирали орехи и ягоды, делали каши и варили жир для ламп.
С другой стороны, семьи были похожи на медведей тем, что прятались от зимы. Они окапывались в своих хижинах и использовали снег для утепления. Их сердцебиение замедлялось, тела становились неповоротливыми. Это состояние они называли зимней спячкой. У нее были свои приметы: в это время трудно было выдавить хоть слово. Каждый из них съедал за день только один кусок мяса и выпивал несколько глотков воды. Этого хватало, чтобы тело действовало, но потребляло очень мало энергии.
Время от времени они все же возвращались к более полной жизни. Когда это делать, решала Большая Мать, руководствуясь основательными причинами, такими как свирепость зимних штормов, состояние их припасов и здоровье тел внутри хижины. Имело значение и другое – плотность облаков, состав снега и то, что они узнавали от деревьев о происходящем в других местах. Когда приходило время, Большая Мать зажигала жировую лампу и будила всех, чтобы они поели более разнообразной пищи, при необходимости починили повреждения в хижине, выбрались наружу и опорожнили кишечник.
По традиции именно в это время происходило намеренное спаривание. Если Большая Мать не беременела на месте встречи, она сохраняла лицо, питаясь немного лучше, чтобы поддерживать свой цикл. Тогда в урочное время она будила мужчину, которого выбрала, и предлагала хороший кусок мяса. Пока другие были погружены в зимний сон, пара совокуплялась. Это происходило в более укромных условиях, чем на месте встречи, где спаривание было демонстративно публичным и порой весьма зрелищным.
Младенцы, зачатые во время зимней спячки, рождались в конце лета. Это считалось лучшим временем, потому что малыш мог кормиться грудью во время осенней охоты, после того как мать до отвала наелась. Тогда младенец успеет достаточно подрасти, чтобы пережить следующий период зимней спячки. Такое же удачное время ждало детей, зачатых на месте встречи. Тогда ребенок рождался в разгар весны, когда еды становилось больше, а основные опасности ранней весны были позади. Если дети должны были родиться посреди зимы – как будущий ребенок Дочери, – старшие Большие Матери хмурились. Это было рискованно. Мать, пережившая беременность в тяжелое время зимней спячки, должна была встретить голодные месяцы ранней весны с новорожденным младенцем. Молока и сил в это время было мало. С этим можно было справиться, но и без того низкие шансы младенца выжить становились еще меньше.
Живот Дочери вырос. Груди стали больше – мясо лучших рыб помогало им набухать. Она питалась их жиром, и он обволакивал ее тело, как самая гладкая чешуя с рыбьего брюха. Ее волосы приобрели цвет их плоти и стали ярко-рыжими. Точки веснушек на ее носу напоминали пятна на плавниках. Она цвела рыбьей красотой, но совсем не замечала этого.
Дочь посмотрела на небо. Солнце теперь засыпало гораздо раньше. Тучи над головой погромыхивали. Это был не гром, а легкое подрагивание, которое она ощущала кожей под верхней губой. Дочь понюхала воздух. Скоро погода поменяется. Подняв мокрую ногу и сильнее опершись на копье, она закрыла глаза. Тонкими косточками ступни она чувствовала, что давление воздуха понижается. До зимних бурь еще далеко, но первые намеки на них уже появились.
Может быть, именно
Вскоре с того места донеслись легкие волны тепла. Это был жар живого мяса. Со своей позиции она могла определить форму существа, цеплявшегося за ствол дерева, прятавшегося за ним и оглядывавшего округу. Существо смотрело на них. Его форма тела была длинной и высокой. Оно было прямоходящим. Значит, это член какой-то семьи.
Сердце Дочери сильно забилось, но она не двинулась с места. Она только смотрела, не желая спугнуть тело. Может, кто-то не узнал ее из-за беременности. Дочь выжидала, чтобы поймать запах. Если это кто-то из семей, у него должно быть достаточно хорошее зрение, чтобы увидеть ее даже на таком расстоянии. Она опустила копье. Ей не хотелось бросать его в воду, поэтому она сунула его между колен, чтобы показать телу, что она не опасна. Она медленно раздвинула пальцы на левой руке и подняла ладонь в приветствии. И постояла так, чтобы убедиться, что сигнал был понятным. Тело, казалось, некоторое время соображало, что происходит, а потом нырнуло за дерево. Рябь тепла, шедшая от него, исчезла. Она не сомневалась, что оно заметило ее и увидело приветствие и теперь спустится и найдет ее здесь. Если оно шло от средней развилки, то, вероятно, это кто-то из семьи Большухи. Сестра обрадовалась бы ей и Струку. Дочь ждала, но никто так и не пришел и не ответил на ее приветствие.
Струку надоело играть, и он вернулся к очагу, чтобы помешать дрова. Он позвал Дочь, но ее ноги будто вросли в землю. Лишь много позже она пришла, чтобы поесть и лечь спать, но на следующее утро вернулась к реке, чтобы посмотреть, не вернулось ли то тело. На следующий день она поступила так же.
На третий день Дочь стояла на том же месте, а умирающая рыба вяло копошилась у нее под ногами. Ее кожа была исколота и порвана. Глаза, когда-то черные, подернулись пленкой. Тяжелый подъем вверх по реке вместе со всеми взял свое. Рыба была еле жива. И все же она поворачивала нос вверх по течению и устало била мускулистым хвостом. Она знала, что так будет продолжаться до самой смерти. И не спрашивала почему. Рыба следовала инстинкту, который вел ее до самого конца. Инстинкты Дочери делали то же самое.
Теперь она чувствовала притяжение семьи. Такое сильное, что ей не нужно было принимать решение. Семья для нее была такой же силой, как для рыбы – тяга плыть вверх по течению. Раз семья не пришла на место встречи, значит, этому есть причина. Нужно пойти и найти их.
20
Дочь и Струк покинули место встречи, прихватив самую большую связку сушеной рыбы и столько ягод и лесных орехов, сколько могли унести. После рыбалки Струк окреп. Ноги стали длиннее и сильнее. Он шел новой, изящной походкой. Казалось, он внезапно повзрослел. Дочь предполагала, что он пережил уже седьмой нерест, хотя его возраст трудно было определить из-за странных пропорций его тела. Она взвалила ему на спину мешок, на этот раз гораздо тяжелее, но он лишь покачнулся с улыбкой на лице. Дочь тоже несла заплечный мешок, но больше ничего не взяла. Ее округлый живот и грудь тоже были тяжелыми и занимали все место впереди ее тела.
Себе под нос, так, чтобы Струк не услышал, девушка проклинала свои груди и живот. Бедра и лодыжки болели. Она злилась на собственное тело и ворчала на него. Мех Дикого Кота стал густым от съеденной им рыбы, и он очень гордился этим. Он проводил бесчисленные часы, обихаживая и вылизывая свою шкуру, чтобы выглядеть как положено. Он лениво посмотрел на Дочь и Струка, проходивших мимо скалы, за которой он сидел. По его взгляду Дочь поняла, что он занят только собой и – да, он пойдет с ними, хотя он так прекрасен, что ему будут рады везде.