Последняя из древних
Шрифт:
С каждым шагом Струк кричал и ревел все громче, как будто был в ярости. Первым делом Дочь подумала, что какое-то зеленое растение, которое он съел, повредило его рассудок. Наверное, решила она, из-за этого он вообразил себя невероятно сильным.
Самец все еще смотрел на медвежат. Малыши полезли на разные деревья. Один вцепился лапой в кору, а другой уже карабкался по стволу. И тут голова большого медведя резко повернулась, и он нацелился на Струка. Зверь рванулся в направлении мальчика. Дочь, чье сердце теперь тонуло в ледяных водах реки, наблюдала. Если бы Струк прошмыгнул мимо готовящегося к броску медведя, она приложила бы все усилия,
Медведь сделал еще два угрожающих шага и вдруг встал как вкопанный. Его передние лапы вцепились в грязь отмели, мускулистые плечи напряглись, чтобы затормозить движение. Струк продолжал махать и кричать. Медведь понюхал воздух, встал на задние лапы и посмотрел на Струка. Наклонив голову, он держал нос по ветру. Затем опустился на четыре лапы, кивнул по направлению ветра и отвернулся.
Дочь, разинув рот, смотрела, как медведь вваливается в кусты и исчезает. Вскоре медведица, выбравшаяся наконец из воды, вернулась к детенышам. После того как она зализала раны, два маленьких тела привалились к ней и стали сосать.
В воздухе постепенно воцарилось спокойствие, но Дочери потребовалось гораздо больше времени, чтобы прийти в себя. Она уселась у очага и стала переворачивать коптившиеся на подставках полоски рыбы, чтобы подсушить их: она уже ощущала своей кожей прохладу подходившего к концу лета. Струк снова куда-то исчез, но вскоре подошел к очагу как ни в чем не бывало. На бедре у него висела тростниковая корзина, но она была покрыта листьями и наполнена не рыбой, а лесными орехами. Ветви уже начали их сбрасывать. Она с трудом вспомнила, что сама послала его собирать орехи.
Струк поставил корзину на землю. Лещинные орехи в жару быстро портятся. Их нужно было поджарить, чтобы в них не проникли черви. Она показала Струку, как это делать. Когда орехи нагревались в углях, их нужно было расколоть и выдавить из них горячее масло в черепаховый панцирь. Масло годилось для питья и для выделки шкур на зиму: поры кожи заглаживались с помощью костяного орудия, а масло втиралось внутрь, чтобы оттолкнуть влагу. Еще они толкли мякоть орехов и делали лепешки с ягодами или рыбой. Дочь долго и пристально смотрела на Струка. Избегая ее взгляда, он начал засовывать орехи в угли.
Для Струка это был вечер как вечер. Для Дочери – непохожий на другие вечера. Пусть на этот раз ссора с медведем закончилась мирно, но она верила, что медведи злопамятны. Перемирие было шатким равновесием. Оно длилось столько, сколько она себя помнила; благодаря этому они не тратили силы впустую на ненужные бои. Благодаря этому их численность росла. Если рыбы хватало всем, семья не хотела ничего менять. Перемирие не обсуждалось и не оспаривалось. Оно просто было.
А теперь пришел Струк и поставил его под угрозу, раздразнив медведя. Теперь медведь может по-новому взглянуть на Струка и ему подобных и вспомнить, как был разочарован неудачей при попытке спариться. Трудно понять, когда и где ему вспомнится это разочарование, но оно будет сопровождаться отчаянным ревом. Сам порядок вещей был нарушен.
В горле у Дочери так и клокотало. Она не могла просто накричать на Струка или отругать его. Она искала слово, которое могло бы объяснить тонкое равновесие страха и уважения, на котором держалось перемирие с медведями, но ее губы были бессильны. Задача казалась слишком сложной: все равно что подойти к медвежонку, постучать его по плечу и попытаться объяснить ему. Струк
Вот медведице не нужны тонкие средства, чтобы донести до потомков свои указания. Нужно было вести себя определенным образом, а способы не вызывали сомнений. Она могла подтолкнуть медвежонка к еде и предупредить об опасности. Если малыш сделал глупость, мать-медведица может стукнуть его лапой. И в конце концов детеныш либо учится делать все правильно, либо погибает. Вот поэтому Дочь и была в растерянности. Пропасть, лежавшая между ней и медведицей, была такой же огромной, как пропасть между ней и Струком.
Она посмотрела в огонь. Скорлупки лесных орехов начали обугливаться, и запахи нахлынули на нее в виде воспоминаний. Год назад, когда ее сестра еще жила в семье, они делали тесто из ореховой кашицы, когда она достаточно застывала. Большуха дала ей ягод, чтобы она вдавила их в тесто. Потом они обернули его вокруг палки и держали над очагом; аромат поднимался, как жар от огня. После того как лепешка испеклась, они с сестрой ели ее прямо с палки, огонь бросал блики на их кожу, а они грелись теплом общения друг с другом.
Не находя слов, которые могли бы передать сложность ее мыслей, Дочь сосредоточилась на том, что она могла сделать. Ей хотелось есть теплый хлеб у костра, как и раньше. Она протянула Струку маленькое орудие, которое сделала из осколка камня. Струк хорошо умел колоть орехи – делал небольшие проколы сначала с одной стороны, а затем с другой. Осторожно, не обжигаясь, он выливал масло. Хотя его тонким рукам не хватало силы, они очень подходили для такой работы. Она стала толочь подготовленные орехи в выемке, проделанной в камне, чтобы получилась кашица, а Струк продолжал добывать масло.
Она услышала, как Струк рядом с ней начал напевать. Его голос при этом звучал ниже, чем обычно, и звуки, казалось, парили у нее над головой. Вскоре она присоединилась к нему. Ее носовое пение было похоже на камни, из-за которых в воде образовывались пороги и водовороты, а его – на тихую воду, которая текла на поверхности. Дикий Кот съел орех, послушал пение и опустил веки. Они обрабатывали орехи, пока корзина не опустела.
Вокруг них сомкнулась темнота, свет от огня озарял только лица. Они пели и работали. Они не говорили о медведях и порядке вещей. У них не было слов.
19
Дочь стояла по щиколотку в реке, опершись на копье, воткнутое в мягкий песок. Ее ноги опухли и болели, а вода чудесным образом их охлаждала. Живот стал тяжелее. Почти все время ей было жарко. Ощущение было неприятным, и она нашла себе любимое место на берегу реки под широкой тенью лиственного дерева. Струк подолгу играл с камешками на мелководье. Несмотря на свою худобу, он мог бросать камешки удивительно далеко. Он уже мог сравняться с некоторыми из лучших бросков Большой Матери, и Дочь жалела, что мать не может этого увидеть. Какая-то особенность строения плеч мальчика – наверное, отсутствие тяжелых мышц – позволяла его руке описывать в размахе широкую дугу. К тому же его руки были длинными по отношению к телу, и это придавало броскам большую силу. Он может стать лучшим метателем из всех семей. Это вселяло в нее радость, а может быть, даже облегчение. Хотя он больше не казался ей уродливым, его внешность, конечно же, была необычной. Поэтому ему нужно теперь как-то по-особенному проявить себя.