Последняя любовь гипнотизера
Шрифт:
Элен вела себя так, словно я похищала ее ребенка.
Но строго говоря, это она украла моего ребенка! Я могла бы забеременеть от Патрика, если бы мы продолжали стараться. Просто должна была забеременеть.
Всем этим шумом они разбудили Джека. Я услышала его крик. И тут мне захотелось, чтобы все угомонились. Хотелось, чтобы они поняли: нет никакой причины для волнений.
Это похоже на ночной кошмар, когда вы внезапно осознаете, что стоите в голом виде посреди огромного торгового центра. Негромкий голос в моей голове произнес: «Саския,
Маме не понравилось бы то, что я огорчаю Джека.
Никто не желал успокаиваться. Патрик отказывался слушать меня. Он меня толкал, сильно толкал. Я заметила, что все вдруг приобретает цвет сепии, как на старых фотографиях. От этого еще больше усилилось ощущение кошмарного сна, сюрреалистичности.
Помню, как Джек бежал по коридору в пижаме, с огромными глазами и открытым от ужаса ртом. И тот же внутренний голос сказал: «В этом виновата ты, Саския».
А потом мы каким-то образом падаем вместе. И я пытаюсь поддержать Джека, не дать ему ушибиться. Это было ужасно.
И это последнее, что я помню до того, как очнулась в госпитале и почувствовала самую нестерпимую боль, разрывавшую нижнюю часть моего тела, будто кто-то бросал на меня кирпичи с огромной высоты, и я увидела Элен, стоявшую у больничного окна спиной ко мне. Должно быть, я издала какой-то звук, потому что она обернулась и улыбнулась мне. Она совсем не казалась испуганной. Элен улыбалась мне, словно я была самым обычным человеком, а не медведем гризли.
— Это была ужасная пыльная буря, — произнесла она.
Именно это первым пришло ей в голову.
— Весь Сидней покрыт пылью. Все и вправду выглядит весьма апокалиптично. Нечего и удивляться тому, что Джек решил, что это конец света. Я и сама подумала, что случился ядерный взрыв.
Саския тупо таращилась на нее, будто Элен говорила на каком-то иностранном языке.
— Наверняка эту бурю было видно из космоса. — Элен глубоко вздохнула и села на стул около кровати Саскии. — Потому-то и «скорая» так задержалась утром. Город погрузился в хаос.
Глаза Саскии медленно скользнули по белому больничному одеялу, прикрывавшему ее тело.
— У тебя треснула тазовая кость, — пояснила Элен. — И раздроблена правая лодыжка. Лодыжку должны прооперировать, но врачи думают, что трещина в тазовой кости сама заживет. Если тебе нужны болеутоляющие, можешь нажать вон ту кнопку.
Последовало молчание.
Их взгляды встретились. Это казалось невероятно странным, словно между ними возникла непонятная связь, куда более близкая, чем связь между сексуальными партнерами.
— Я не знаю, помнишь ли ты то, что случилось… — начала Элен.
— Джек, — отчетливо произнесла Саския.
— Он сломал руку. Но в остальном он в порядке.
— Это я виновата. — Лицо Саскии исказилось.
— Ну… — Элен опустила голову. — Да.
Когда Джек только начинал ходить, он постоянно ушибался. Стукался головой о кофейный
Как-то Патрик заигрался с Джеком, хотя мальчику уже пора было спать, и я поспешила сказать: «Все, достаточно на сегодня», потому что знала: Джек переутомится и скоро снова сам себе навредит. Конечно же, Джек почти сразу начал визжать и плеваться кровью, потому что ударился обо что-то подбородком и прикусил язык, а я ужасно обозлилась на Патрика.
Я, наверное, тысячу раз повторяла: «Поосторожнее!»
И вот теперь Джек из-за меня сломал руку. Не было смысла отрицать вину. Невозможно изменить события прошлого вечера и сделать так, чтобы ответственность пала на кого-то другого.
Элен сидела рядом, неотрывно глядя на меня. Под глазами у нее залегли серые тени, губы побледнели. Никакой косметики. Спутанные волосы. Такое простое лицо. Даже заурядное. Вот только было в ней что-то невероятно чистое. Смотреть на нее было все равно что смотреть на нечто естественное, природное, настоящее.
Я стала причиной того, что Джек сломал руку.
Прямо передо мной будто кто-то поставил некий экран, на котором шла запись всего того, что я сделала за последние три года: каждое сообщение на телефон Патрика, каждый звонок, каждое письмо, которое, как я прекрасно знала, Патрик не прочитал, и все это подводило к последнему, окрашенному сепией моменту, когда Джек и я падаем с лестницы.
Я закрыла глаза, пытаясь спрятаться от гадкого фильма, но продолжала видеть его. Он шел беспрерывно и безжалостно.
От стыда перехватило горло.
— Дыши! — сказала Элен. — Сосредоточься на своем дыхании. Вдохни, выдохни. Вдохни, выдохни… — Звук ее голоса походил на некую старую знакомую мелодию. Он сразу вернул меня в маленькую стеклянную комнату с видом на океан. Я жадно прислушивалась, как будто ее голос был чистым кислородом. — Только и всего. Вдохни. Выдохни.
Я открыла глаза и увидела, что Элен наклонилась надо мной, что между ее лицом и моим осталось всего несколько дюймов. Она взяла мою руку. Ее руки оказались холодными. У моей мамы всегда были холодные руки. «Холодные руки, теплое сердце», — повторяла она.
— Ты когда-нибудь слышала выражение «дойти до предела»? — спросила Элен. Она не ждала от меня ответа. Я заметила, что ее голос слегка изменился. Гипнотизерша теперь говорила «профессиональным» тоном. — Это то, что случается с наркоманами, когда они наконец ломаются во всех отношениях: физически, духовно, эмоционально. Думаю, нечто похожее и с тобой сейчас происходит. И… я не знаю, но, наверное, ты ужасно себя чувствуешь. И для тебя это похоже на конец света.
У меня в груди что-то яростно затрепыхалось, как птица в силках.