Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Ко­неч­но, у Пуш­ки­на бы­ли ос­но­ва­ния для рев­но­сти, но со­всем дру­го­го рода. В ли­це Дан­те­са по­эт рев­но­вал са­мо Про­ви­де­ние, по­сколь­ку толь­ко оно одно бы­ло пред­ме­том его твор­че­ско­го и жи­тей­ско­го вни­ма­ния. Мо­ло­дой Гек­керн был для Пуш­ки­на не толь­ко во­ло­ки­той, уда­лым ка­ва­лер­гар­дом, свет­ским ще­го­лем, до­са­ж­даю­щим его се­мье, но и по­слан­цем ро­ка. Та­ко­ва при­ро­да твор­че­ско­го ге­ния - он ве­рит в ис­ти­ну и сам ис­пы­ты­ва­ет ее. И то­гда все при­об­ре­та­ет уси­лен­ное, ме­та­фи­зи­че­ское зна­че­ние: и свет­лые во­ло­сы Дан­те­са, и наход­чи­вость, с ко­то­рой он па­ри­ро­вал шут­ки Пуш­ки­на, и во­об­ще его «вро­ж­ден­ная спо­соб­ность нра­вить­ся». Воз­мож­но ли, что­бы на од­но­го че­ло­ве­ка сва­ли­лось не­весть от­ку­да - бла­го­да­ря ка­ким си­лам?!
–

и кра­со­та, и бо­гат­ст­во и уда­ча. И все это без ви­ди­мо­го та­лан­та, без на­пря­же­ния ду­ши. Дан­тес дол­жен был ус­ту­пать не столь­ко Пуш­ки­ну, сколь­ко оли­це­тво­рен­ной в нем твор­че­ской си­ле жиз­ни. Не этот ли па­фос зву­чал и зву­чит в зна­ме­ни­том во­про­се: «А ге­ний и зло­дей­ст­во – две ве­щи не­со­вме­ст­ные. Не­прав­да ль?».

По­эту ка­за­лось, что он свое­вре­мен­но уга­ды­ва­ет ходы про­тив­ни­ка и до­бьет­ся ско­рой по­бе­ды. По час­ти раз­га­ды­ва­ния ин­триг ему не бы­ло рав­ных. Но в том то и де­ло, что Дан­тес во­все не ин­три­го­вал – вер­нее, ин­три­ги его лежали на поверхности. Он был слиш­ком прост для это­го, слиш­ком об­лас­кан жиз­нью, что­бы вме­ши­вать­ся в тай­ный ход ве­щей и пе­ре­страи­вать их по сво­ему ус­мот­ре­нию: он поль­зо­вал­ся го­то­вым. Пуш­кин яв­но пе­ре­оце­нил со­пер­ни­ка. Все слова, ска­зан­ные М.Цве­тае­вой о На­та­лье Ни­ко­ла­ев­не, на са­мом де­ле име­ли пря­мое от­но­ше­ние к Дан­те­су. Это ме­ж­ду ним и по­этом ра­зы­гра­лось про­ти­во­стоя­ние: все или ни­что. По­эзия - все, зем­ные бла­га - ни­что. По­след­нее в земной жизни ока­за­лось силь­нее.

Во­об­ще же уди­вляет ин­тел­лек­ту­аль­ная сто­ро­на ис­сле­до­ва­тель­ско­го и гражданского ин­те­ре­са к Пуш­ки­ну. На­сколь­ко он из­би­ра­те­лен, как да­лек от пу­тей нрав­ст­вен­но­сти! Рас­су­ж­дая о вы­со­ких чув­ст­вах, боль­шин­ст­во ис­сле­до­ва­те­лей с ка­ким-то приподнятым настроением до­пус­ка­ют мысль о так на­зы­вае­мом бла­го­по­луч­ном ис­хо­де ду­эли. Пуш­кин уби­ва­ет Дан­те­са! Это воз­мож­но? Конеч­но, воз­мож­но. Для тех, кто счи­та­ет Хри­ста ис­то­ри­че­ской лич­но­стью, по­це­луй Иу­ды ли­те­ра­тур­ной ме­та­фо­рой, а тай­ну че­ло­ве­че­ско­го ду­ха - сум­мой вы­ра­бо­тан­ных реф­лек­сов. При­знать, что у смертельной ду­эли не мо­жет быть бла­го­по­луч­но­го ис­хо­да они не в си­лах – ведь в че­ст­ней­шей бит­ве один на один вы­жи­ва­ет силь­ней­ший. Но по­че­му силь­ней­шим ока­зал­ся Дан­тес - за­гад­ка для них не­по­силь­ная, противоречие неразрешимое?!

На сле­дую­щий день, во втор­ник, 24 но­яб­ря на име­ни­нах у Е.А. Ка­рам­зи­ной Жу­ков­ский, уви­дев­шись с Сол­ло­гу­бом, ус­по­ко­ил его на­счет Пуш­ки­на,

что де­ло он ула­дил и пись­мо по­сла­но не бу­дет[177].

И, ка­жет­ся, дей­ст­ви­тель­но, все уст­рои­лось, во­шло в на­ез­жен­ную ко­лею. И Пуш­кин вновь по­шел к рос­тов­щи­ку Шиш­ки­ну и по­лу­чил от не­го 1200 руб­лей под за­лог жё­ни­ной ту­рец­кой ша­ли (чер­ной, с ши­ро­кой кай­мой, ма­ло­держаной)[178].

А в ус­та­но­вив­шей­ся ти­ши­не пре­дан­ный друг Жу­ков­ский «ау­кал» по­эта:

Не­у­же­ли в са­мом де­ле ты не хо­чешь хо­дить ко мне, Алек­сандр Сер­гее­вич. Это про­из­во­дит в ду­ше мо­ей не­при­ят­ное ко­лы­ха­ние. Упо­ваю, что нын­че на­сла­ж­дусь тво­им лицезре­ни­ем.[179]

Ме­ж­ду­элье

Ме­ж­ду­элье - вре­мя пау­зы, дея­тель­но­го без­вре­ме­нья. Ве­ли­кие ак­те­ры подчеркивают пау­зой глу­би­ну мысли, ве­ли­кие дра­мы - глу­би­ну кон­флик­та. Бессмыс­лен­но на­пол­нять ее по­шлой суе­той, за­ла­мы­ва­ни­ем рук. Мно­го­зна­чи­тель­ное крив­ля­нье лишь ума­ля­ет дей­ст­вие, на­во­дит заб­ве­ние. В не­при­мет­ном дви­же­нии со­бы­тий, стран­ном их сбли­же­нии, в неброской выразительности присутствует своя строгая гармония.

А. И. Тур­ге­нев прие­хал в Пе­тер­бург, ко­гда ду­эль­ная ис­то­рия, ка­за­лось, ис­чер­па­ла се­бя и за­мер­ла на мес­те. С. Н. Ка­рам­зи­на пи­са­ла бра­ту:

В сре­ду 25-го мы бы­ли не­ожи­дан­но об­ра­до­ва­ны при­ез­дом Алек­сан­д­ра Тур­ге­не­ва, ожи­вив­ше­го наш ве­чер­ний чай сво­им пре­ле­ст­ным умом, ост­ро­та­ми и не­ис­чер­пае­мым запа­сом пи­кант­ных анек­до­тов обо всех вы­даю­щих­ся пред­ста­ви­те­лях ро­да че­ло­веческого[180].

А.И. Тур­ге­нев, ар­хео­граф и ка­мер­гер, вме­сте с Жу­ков­ским на про­тя­же­нии мно­гих лет оте­че­ски опе­кал по­эта,

да­ря ему лю­бовь, ко­то­рую тот не до­по­лу­чал от род­но­го от­ца и ма­те­ри. Стар­ше Пуш­ки­на, на пят­на­дцать и ше­ст­на­дцать лет со­от­вет­ст­вен­но, дру­зья на­прав­ля­ли по­эта, обе­ре­гая его от оши­бок мо­ло­до­сти и не­про­ду­ман­ных дей­ст­вий. Бла­го­да­ря ста­ра­ни­ям Тур­ге­не­ва, в то вре­мя ди­рек­то­ра де­пар­та­мен­та ду­хов­ных дел, Пуш­кин по­сту­пил в Ли­цей. Тогда по­эт пи­сал о стар­шем дру­ге с иро­ни­ей, свой­ст­вен­ной юно­сти: «Тур­ге­нев, вер­ный по­кро­ви­тель» (1817), «В се­бе все бла­га за­клю­чая» (1819). Но спус­тя го­ды их отношения из­ме­нил­ись, стали мяг­че и до­ве­ри­тель­нее. По­эт охот­но при­вле­кал Тур­ге­не­ва к сво­им ис­то­ри­че­ским за­ня­ти­ям. И не слу­чай­но их об­ще­ние в по­след­ние ме­ся­цы жиз­ни Пуш­ки­на яви­лось един­ст­вен­ной от­ду­ши­ной, ко­то­рую по­эт ис­кал и не на­хо­дил сре­ди за­ня­тых со­бой бо­лее мо­ло­дых дру­зей. Тур­ге­нев вспо­ми­нал:

По­след­нее вре­мя мы час­то ви­да­лись с ним и очень сбли­зи­лись; он как-то бо­лее по­лю­бил ме­ня, а я на­хо­дил в нем со­кро­ви­ща та­лан­та, на­блю­де­ний и на­чи­тан­но­сти о Рос­сии … ред­кие, един­ст­вен­ные[181].

Тур­ге­не­ву пред­стоя­ло прой­ти тем же пу­тем, что и Жу­ков­ско­му, хо­тя и с мень­ши­ми из­держ­ка­ми, про­ник­нуть в тай­ну ду­эль­ной ис­то­рии и, на­ко­нец, в завер­ше­нии сво­их по­ис­ков, об­ре­ме­нен­но­му не­уте­ши­тель­ным зна­ни­ем в оди­но­че­ст­ве про­во­дить те­ло Пуш­ки­на в Свя­то­гор­ский мо­на­стырь. Он че­ст­но ис­пол­нил свой долг, пы­та­ясь во всем ра­зо­брать­ся и все­му уде­лить вни­ма­ние, но его ста­ра­ния не бы­ли по­ня­ты, а его го­лос – ус­лы­шан. Днев­ник Тур­ге­не­ва, вер­нее, те ко­рот­кие за­мет­ки, ко­то­ры­ми он со­про­во­ж­дал свои еже­днев­ные по­гру­же­ния в свет­скую жизнь Пе­тер­бур­га, боль­шин­ст­вом ис­сле­до­ва­те­лей рас­смат­ри­вал­ся лишь как су­хой хро­но­граф. Его со­дер­жа­тель­ная сто­ро­на ос­та­ва­лась как бы неза­ме­чен­ной. Мыс­лям же, к ко­то­рым Тур­ге­нев при­шел в ито­ге, стыд­ли­во от­во­ди­лось ме­сто на за­двор­ках пух­лых мо­но­гра­фий в од­ном ря­ду с мно­го­чис­лен­ны­ми вос­по­ми­на­ния­ми со­вре­мен­ни­ков.

Ме­ж­ду тем, днев­ник Тур­ге­не­ва тем и хо­рош, что он, по­доб­но пер­вой час­ти кон­спек­та Жу­ков­ско­го, был на­пи­сан до ги­бе­ли по­эта и не со­дер­жал оце­нок и су­ж­де­ний, со­став­лен­ных под воз­дей­ст­ви­ем тра­ги­че­ских со­бы­тий. Чи­тая его, мож­но за­но­во, по кру­пи­цам вос­ста­но­вить со­бы­тия тех дней. В нем со­хра­нил­ся дух вре­ме­ни: все вы­ра­же­но пре­дель­но про­сто, ес­те­ст­вен­но. Фак­ты че­ре­ду­ют­ся без на­ро­чи­той мно­го­зна­чи­тель­но­сти, не­сколь­ко мо­но­тон­но, но от это­го тра­ге­дия не убы­ва­ет, а ста­но­вит­ся еще бо­лее на­сы­щен­ной, как зрею­щая гро­зо­вая туча. Сво­бод­ный от свет­ских обя­за­тельств, от­стра­нен­ный об­ще­ст­вом из-за бра­та, скры­вав­ше­го­ся по­сле де­каб­ри­ст­ско­го вос­ста­ния во Фран­ции, он мог по­зво­лить се­бе роль трез­во­го, кри­ти­че­ски на­стро­ен­но­го на­блю­да­те­ля.

Все са­мые го­ря­чие но­во­сти Тур­ге­нев уз­нал в пер­вый же день, объ­е­хав дру­зей по­эта – ос­нов­ных уча­ст­ни­ков ду­эль­ной ис­то­рии:

25 (но­яб­ря)...
– к Та­та­ри­но­вым, от них к Жу­ков­ско­му. ...К гр. Вел­гур­ско­му. К Вя­зем­ско­му. ...Обе­дал у Та­та­ри­но­вых, оты­скал квар­ти­ру у Де­му­та, № 1, за 30 руб. в не­де­лю... По­сле обе­да к Вя­зем­ским, ве­чер у Ка­рам­зи­ной[182].

Ему, ко­неч­но, рас­ска­за­ли о сва­тов­ст­ве Дан­те­са и не­объ­яс­ни­мом по­ве­де­нии Пушкина. Он и сам ин­те­ре­со­вал­ся этим, по­сколь­ку пи­сал бра­ту сра­зу по­сле смер­ти по­эта:

Еще в Мо­ск­ве слы­шал я, что Пуш­кин и его при­яте­ли по­лу­чи­ли ано­ним­ное пись­мо[183].

Ста­ло быть, од­ним из пер­вых его во­про­сов бы­ло: что про­изош­ло с Пуш­киным?!

Жу­ков­ский, зная о до­го­во­рен­но­сти по­эта с ца­рем, вкрат­це из­ло­жил ис­то­рию ду­эли, на­мек­нув (от­кры­то он не мог го­во­рить), что есть об­стоя­тель­ст­ва, спо­соб­ные пре­дот­вра­тить тра­ге­дию, а по­то­му не сто­ит вол­но­вать­ся - все са­мое страш­ное по­за­ди. Но то, что Тур­ге­нев за­тем ус­лы­шал от Ка­рам­зи­ной и Вязем­ских, ве­ро­ят­но, силь­но оза­да­чи­ло его, ес­ли не ска­зать боль­ше – обес­ку­ра­жи­ло, и за­ста­ви­ло впо­след­ст­вии за­нять­ся соб­ст­вен­ным рас­сле­до­ва­ни­ем.