Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Вер­нув­шись в свой но­мер в гос­ти­ни­це Де­му­та, Тур­ге­нев ре­шил сра­зу, не от­кла­ды­вая на­зав­тра, по­де­лить­ся свои­ми впе­чат­ле­ния­ми с бра­том Ни­ко­ла­ем:

Пол­ночь. Я за­шел к Пуш­ки­ну спра­вить­ся о пес­не о Пол­ку Иго­ре­ве, ко­ей он при­го­тов­ля­ет кри­ти­че­ское из­да­ние. … в ро­де Шле­це­ро­ва Не­сто­ра, и по­ка­зать ошиб­ки в тол­ках Шиш­ко­ва и дру­гих пе­ре­во­дчи­ков и тол­ко­ва­те­лей; но для это­го ему нуж­но до­ж­дать­ся смер­ти Шиш­ко­ва, что­бы преж­де­вре­мен­но не умо­рить его кри­ти­кою, а дру­гих сме­хом. Три или че­ты­ре мес­та в ори­ги­на­ле ос­та­нут­ся не­яс­ны­ми, но мно­гое по­яс­нит­ся, особ­ли­во на­ча­ло. Он про­чел не­сколь­ко за­ме­ча­ний

сво­их, весь­ма ос­но­ва­тель­ных и ост­ро­ум­ных: все ос­но­ва­но на зна­нии на­ре­чий слав. и язы­ка рус­ско­го. Же­на его так хо­ро­шо уло­жи­ла три fichus с туф­ля­ми для Кла­ры, что, ве­ро­ят­но, па­кет при­мут в по­соль­ст­ве. Я про­вел у них весь ве­чер в ум­ном и в лю­бо­пыт­ном раз­го­во­ре и не по­ехал на бал к Щерб.[271].

На­чав­ший­ся с важ­ной фи­ло­ло­ги­че­ской те­мы – о раз­но­чте­ни­ях в тол­ко­ва­нии «тем­ных мест» «Сло­ва» - раз­го­вор в ка­би­не­те Пуш­ки­на бы­ст­ро ос­ве­тил­ся шут­кой и при­нял те­п­лый до­ве­ри­тель­ный ха­рак­тер. Го­во­ри­ли о пре­врат­но­стях судь­бы: на­страи­ва­ла да­та - толь­ко что про­шла один­на­дца­тая го­дов­щи­на вос­ста­ния на Се­нат­ской пло­ща­ди. Пуш­ки­ну за­хо­те­лось про­честь Тур­ге­не­ву то, что он, по-ви­ди­мо­му, не чи­тал еще ни­ко­му из сво­их пе­тер­бург­ских дру­зей и зна­ко­мых. Тур­ге­нев за­пи­сал в днев­ни­ке:

15 де­каб­ря. ... ве­чер у Пуш­ки­ных до по­лу­но­чи. Дал песнь о пол­ку Иго­ре­ве для бра­та с над­пи­сью. О сти­хах его, Р. и Б. Порт­рет его в под­ра­жа­нии Дер­жа­ви­ну: «весь я не ум­ру!» о М. Орл. о Ки­сел. Ер­мол. и к. Менш. Зна­ли и ожи­да­ли, «без нас не обой­дут­ся». Чи­тал пись­мо к Ча­дае­ву не по­слан­ное[272].

Раз­го­вор о фи­ло­со­фе воз­вра­щал Тур­ге­не­ва к со­бы­ти­ям не­дель­ной дав­но­сти - его раз­молв­ке с Ка­рам­зи­ны­ми. Ду­ма­ет­ся, дру­гу по­эта бы­ло при­ят­но ус­лы­шать рас­су­ж­де­ния Пуш­ки­на о со­стоя­нии об­ще­ст­вен­ной жиз­ни, со­звуч­ные его соб­ст­вен­ным взглядам. За­си­дев­ше­го­ся до­позд­на Тур­ге­не­ва, ко­неч­но, при­гла­си­ли к ве­чер­не­му чаю. Он был рас­тро­ган ра­ду­ши­ем же­ны по­эта и не за­был упо­мя­нуть в пись­ме к Ни­ко­лаю Ива­но­ви­чу, что На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на помог­ла ему упа­ко­вать по­дар­ки для же­ны бра­та и сде­ла­ла это очень уме­ло.

Но его срав­не­ния и на­блю­де­ния за же­ной Пуш­ки­на на этом не за­кан­чи­вают­ся. На сле­дую­щий день - в сре­ду, 16 де­каб­ря - Тур­ге­нев на ве­че­ре у Вя­зем­ско­го сно­ва за­ме­ча­ет то, что не­воз­мож­но бы­ло не за­ме­тить:

Эми­лия и ее со­пер­ни­ца в кра­со­те и име­ни[273].

Од­но­вре­мен­ное по­яв­ле­ние двух этих жен­щин не­воль­но при­ко­вы­ва­ло к се­бе вни­ма­ние и вы­зы­ва­ло вос­хи­ще­ние и спо­ры.

Пуш­кин на­хо­дил­ся ря­дом с ни­ми. Днем он на­пи­сал от­вет фран­цуз­ско­му по­слу Ба­ран­ту по по­во­ду дей­ст­вую­ще­го в Рос­сии за­ко­но­да­тель­ст­ва об ав­тор­ском пра­ве и те­перь де­лил­ся свои­ми мыс­ля­ми с Вя­зем­ским, Тур­ге­не­вым, Жу­ков­ским, сак­сон­ским по­слан­ни­ком Лю­це­ро­де, Л.А.Пе­ров­ским, А.В.Ве­не­ви­ти­новым и дру­ги­ми.

За­ме­тим, од­на­ко, что пе­ред тем, как от­пра­вить­ся на ве­чер, Тур­ге­нев, два­ж­ды по­бы­вал у Ар­шиа­ка. Сна­ча­ла он за­ехал к не­му по де­лу - пе­ре­дать же­не бра­та по­сыл­ку, упа­ко­ван­ную На­таль­ей Ни­ко­ла­ев­ной - но че­рез не­ко­то­рое вре­мя вер­нул­ся, что­бы по­го­во­рить «с ним о пар­тии рус­ской и не­мец­кой в Рос­сии». Друг по­эта «до­ка­зы­вал, что пар­тий сих нет, что про­тес­тан­ты всту­па­ют в пра­во­сла­вие, что нет не­на­вис­ти к по­ля­кам и пр.»[274]. Но в дан­ном слу­чае важ­ны не по­ли­ти­че­ские вы­во­ды, а то, что Тур­ге­нев, не из­бе­гая опас­ных тем, до­ве­ри­тель­но об­щал­ся с се­кун­дан­том Дан­те­са, хо­ро­шо знав­шим все об­стоя­тель­ст­ва

ду­эль­ной ис­то­рии. На­до ду­мать, что они не обош­ли вни­ма­ни­ем и эту тему, обсу­див странные события, про­ис­хо­дящие во­круг по­эта. При од­ном из та­ких раз­го­во­ров Ар­ши­ак по­ка­зал Тур­ге­не­ву пись­мо Пуш­ки­на с от­ка­зом от дуэли, в чем друг по­эта при­знал­ся Не­федь­е­вой толь­ко по­сле смер­тель­ной раз­вяз­ки. На­столь­ко, ве­ро­ят­но, важ­ны­ми и шо­ки­рую­щи­ми бы­ли све­де­ния, по­лу­чен­ные от фран­цуз­ско­го ди­пло­ма­та, что он не до­ве­рил их да­же днев­ни­ку.

17 де­каб­ря, в чет­верг, днем Пуш­кин про­смат­ри­вал по­след­нюю кор­рек­ту­ру ми­ниа­тюр­но­го из­да­ния «Ев­ге­ния Оне­ги­на», а ве­че­ром от­пра­вил­ся с же­ной на бал к ге­не­рал-май­о­ру Е. Ф. Мей­ен­дор­фу. В бе­се­де с ним по­эт, ка­са­ясь слу­жеб­ных за­ня­тий, упо­мя­нул о за­пис­ках Пат­ри­ка Гор­до­на - спод­виж­ни­ка Пет­ра - и тут же хо­зя­ин до­ма пред­ста­вил ему Дмит­рия Его­ро­ви­ча Кел­ле­ра, не­дав­но на­зна­чен­но­го ца­рем за­ни­мать­ся пе­ре­во­дом за­пи­сок на рус­ский язык. В днев­ни­ке ис­то­ри­ка со­хра­ни­лось опи­са­ние этой встре­чи:

Был на ба­лу у Е. Ф. Мей­ен­дор­фа. … Я не тан­це­вал и на­хо­дил­ся в ком­на­те пе­ред за­лой. Вдруг вы­шел от­ту­да Алек­сандр Сер­гее­вич с Мей­ен­дор­фом и не­тер­пе­ли­во спра­ши­вал его: «Но где же он? Где он?» Егор Фе­до­ро­вич нас по­зна­ко­мил. По­шли рас­спро­сы об объ­е­ме и со­дер­жа­нии ру­ко­пи­си. Пуш­кин уди­вил­ся, ко­гда уз­нал, что у ме­ня шесть то­мов in-quarto (Фор­мат в чет­вер­тую до­лю лис­та (лат.).), и ска­зал: «Го­су­дарь го­во­рил мне об этом ма­ну­ск­рип­те как о ред­ко­сти, но я не знал, что он столь про­стра­нен». Он спро­сил, не имею ли дру­гих по­доб­ных за­ня­тий в ви­ду по окон­ча­нии пе­ре­во­да, и уп­ра­ши­вал на­ве­щать его[275].

Ка­кие бы зна­ки вни­ма­ния не ока­зы­вал Пуш­кин ис­то­ри­ку, тот факт, что царь лич­но по­ру­чил Ке­лле­ру за­ни­мать­ся за­пис­ка­ми Гор­до­на, дол­жен был оп­ре­де­лен­но на­сто­ро­жить по­эта, ли­шен­но­го та­ким об­ра­зом мо­но­по­лии на глав­ную ис­то­ри­че­скую те­му. Ес­ли рань­ше Пуш­кин мог сам вы­би­рать се­бе со­труд­ни­ков, то те­перь ему да­ва­ли по­нять, что вре­мя от­но­си­тель­ной сво­бо­ды и са­мо­стоя­тель­ных ре­ше­ний про­шло, и не­об­хо­ди­мо ли­бо ис­пол­нить воз­ло­жен­ные на се­бя обя­за­тель­ст­ва, ли­бо ус­ту­пить до­ро­гу дос­той­ным.

Не ис­клю­че­но, что в тот же день про­изош­ло еще од­но со­бы­тие, свя­зан­ное с раз­мыш­ле­ния­ми по­эта над судь­бой его ис­то­ри­че­ско­го тру­да: Вя­зем­ский пе­ре­дал Пуш­ки­ну для пуб­ли­ка­ции в «Со­вре­мен­ни­ке» сде­лан­ный им кри­ти­че­ский раз­бор дис­сер­та­ции Н. Г. Уст­ря­ло­ва, на­пи­сан­ный в фор­ме от­кры­то­го пись­ма к ми­ни­ст­ру про­све­ще­ния Ува­ро­ву. Дис­сер­та­ция на­зы­ва­лась «О сис­те­ме праг­ма­ти­че­ской рус­ской ис­то­рии» и ка­са­лась, хо­тя и кос­вен­но, «Ис­то­рии Пет­ра», посколь­ку под­вер­га­ла со­мне­нию ка­рам­зин­ский, а, зна­чит, и пуш­кин­ский ис­то­ри­че­ский ме­тод.

Че­рез не­сколь­ко дней по­эт вер­нул ста­тью Вя­зем­ско­му со свои­ми по­мет­ка­ми вме­сте с за­пис­кой, в ко­то­рой пре­ду­пре­ж­дал, что цен­зу­ра «не ос­ме­лит­ся ее (ста­тью – А.Л.) про­пус­тить, а Ува­ров сам на се­бя ро­зог не при­не­сет»[276]. За­пис­ка бы­ла ин­те­рес­на тем, что по­ми­мо про­че­го Пуш­кин вы­ска­зы­вал­ся в ней о По­ле­вом, яв­но про­ти­во­пос­тав­ляя его ра­бо­ту над «Ис­то­ри­ей рус­ско­го на­ро­да» сво­ей - над «Ис­то­ри­ей Пет­ра»:

О По­ле­вом не ху­до бы­ло бы на­пом­нить и про­стран­нее. Не долж­но за­быть, что он сде­лан чле­ном-кор­рес­пон­ден­том на­шей Ака­де­мии за свою шар­ла­тан­скую кни­гу, пи­сан­ную без смыс­ла и безо вся­кой со­вес­ти[277].