Последняя мистификация Пушкина
Шрифт:
Тем временем, Пушкин продолжал отбиваться и от литературных противников. Получив от Одоевского статью Вигеля, направленную против Булгарина, поэт отвечал ему запиской, содержащей мотив известной эпиграммы на председателя Цензурного комитета и одновременно вице-президента Академии наук князя Дондукова-Корсакова:
Так же зло, как и дельно. Думаю, что ценсура однако ж не все уничтожит — на всякий случай спрос не беда. Не увидимся ли в Академии Наук, где заседает кн. Д<ундук>?[313].
Забегая вперед, скажем, что на
Ведь вот сидит довольный и веселый, а ведь сидит-то на моей эпиграмме! Ничего, не больно, не вертится![314].
День, 29 декабря, Пушкин завершил в гостиной Д.Фикельмон. Просматривая новые парижские газеты, он привлек внимание присутствующих сообщением, что 15 декабря в Париже было совершено покушение на короля Луи-Филиппа. Среди слушателей поэта оказалась В. И. Бакунина, которая писала мужу:
Конечно, вы уже знаете, что стреляли по короле Фр<анции> и стеклами ранили его сыновей, когда он ехал в Палату. Это произвело для него прекрасное действие, и он там был принят с восторгом, и на возвратном пути — народом. Это нам читал Пушкин, поэт, у Фикель<мон> перед обедом — его заставили, только что получили газету[315].
Как историк, занимающийся биографией яркого самодержца, и гражданин, озабоченный расслаблением своей страны, Пушкин живо интересовался судьбой монархии, способной, по его мнению, объединить нацию и предотвратить «стихию мятежей». Пример Франции, пережившей республиканскую катастрофу, был наглядным свидетельством того, чем оборачивается свобода, без любви, и как ведет себя «цивилизованный» мир, лишившись своего сюзерена.
Разговоры об этом велись не только в светских салонах, но и в научных учреждениях. На следующий день 30 декабря, в среду, А.И.Тургенев заносит в дневник:
В Академию: ... Жуковский, Пушкин, Блудов, Уваров о Гизо <...>[316] Оттуда к Вяз-у и к Карамз. где Пушкины[317].
В Академии наук случилось событие, порадовавшее Пушкина. У входа в залу его встретил Н.И.Греч, сотрудник Булгарина, и с низким поклоном поблагодарил поэта за «Капитанскую дочку»:
Что за прелесть вы подарили нам! … Ваша «Капитанская дочка» чудо как хороша!.
Но литературный соперник не удержался и от критики:
– Только зачем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером?.. Ведь книгу-то наши дочери будут читать!
– Давайте, давайте им читать! — говорил в ответ, улыбаясь, Пушкин[318].
Вечер Пушкин провел с женой у Карамзиных, где, вероятно, был и Дантес.
В последних числах декабря - точной даты не известно - Пушкин писал отцу в Москву:
Вот уж наступает новый год и дай бог, чтоб он был для нас счастливее, чем тот, который истекает[319].
И между прочим сообщал:
Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерна. Это очень красивый и добрый малый,
Что заставило поэта дать столь мирную характеристику Дантесу, как будто не было ни дуэльного вызова, ни «скрежета зубовного» при встречах? Вежливое поведение самого кавалергарда или усталость Пушкина, не желавшего, с одной стороны, делиться неприятными переживаниями, а с другой – втягивать родственников в конфликт? Вероятно, и то и другое. Впрочем, напряжение Пушкина тут же выплеснулось наружу:
Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестер, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой лавки.
Хочется сделать ясный и очевидный вывод: поэт скрывал свою ненависть к Дантесу. Но причина его раздражения и усталости лежала гораздо глубже. Она содержалась в другой, мало кем замеченной фразе:
Я очень занят. Мой журнал и мой Петр Великий отнимают у меня много времени; в этом году я довольно плохо вел свои дела, следующий год будет лучше, надеюсь[321].
«Мой Петр Великий» - вот крепкий, алмазной породы оселок, который истончал силы поэта. Что Дантес и его свадьба?! Раздражение шитьем – всего лишь повод сбросить напряжение. Говорить о большем поднадзорному поэту было небезопасно. Пушкин собирался в бывшую столицу: «...мне нужно съездить в Москву, во всяком случае, я надеюсь вскоре повидаться с вами». Было ли это простой оговоркой или поэт, действительно, собирался пооткровенничать с отцом при встрече, утверждать трудно - отношения между сыном и отцом никогда не были особенно близкими?!
Что же касалось кавалергарда – то все должен был решить царь! Пушкин ждал от самодержца успокоительных известий. И дождался…
Перед Новым годом или в самом его начале – точная дата неизвестна - граф Бенкендорф по поручению Николая I отослал Н. Н. Пушкиной 1000 рублей, сопроводив их пояснительной запиской:
Его Величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, поручил мне передать вам в собственные руки сумму при сем прилагаемую по случаю брака вашей сестры, будучи уверен, что вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок[322].
Внешне все выглядело чинно и благородно, но как должен был поэт расценить царский поступок? Как своеобразную помощь в финансовых затруднениях? Но причем тут свадьба свояченицы? Разве поэт не мог сам разобраться, каким образом ему употребить деньги?! Конечно, Пушкин понял, о чем идет речь. Это было царское благословение Дантеса и недвусмысленный намек помириться с ним: «приятное вашему мужу…удовольствие сделать ей (а значит, и ему – А.Л.) свадебный подарок»! И это после того, как поэт лично объяснил Николаю мотивы своего неприязненного отношения к кавалергарду и его сомнительному браку?! Естественно, такой поворот дел окончательно снимал вопрос о взаимных обязательствах между поэтом и властью.