Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Так по­лу­чи­лось, что Но­вый год Пуш­кин встре­тил с же­ной и Дан­те­сом у Вя­зем­ских – со­всем по-се­мей­но­му. Сви­де­те­лем это­го был все тот же А.Тургенев:

ве­чер в те­ат­ре; по­сле у Ка­рамз.; Са­ши ро­ж­де­ние и к Вяз., где и встре­тил но­вый год...»[323].

Из­вест­но: с кем встре­тишь Но­вый год – с тем и про­ве­дешь! Тур­ге­нев ни­че­го осо­бен­но­го в по­ве­де­нии Пуш­ки­на не за­ме­тил, хо­тя пи­сал, бу­к­валь­но, по го­ря­чим сле­дам – на сле­дую­щее ут­ро. Он да­же ввер­нул оп­ти­ми­стич­ную фра­зу, го­во­ря­щую, в це­лом, о доб­ро­же­ла­тель­ной ат­мо­сфе­ре это­го ве­че­ра:

Ста­ло

по­ве­се­лее и на чуж­би­не, т.е. в П-бур­ге[324].

А вот кня­ги­ня Вя­зем­ская за­ме­ти­ла, за­пом­ни­ла иные под­роб­но­сти и спус­тя мно­гие го­ды по­ве­да­ла о них Бар­те­не­ву без вся­ко­го сму­ще­ния:

На­ка­ну­не Но­во­го го­да у Вя­зем­ских был боль­шой ве­чер. В ка­че­ст­ве же­ни­ха Гек­керн явил­ся с не­вес­тою. От­ка­зы­вать ему от до­ма не бы­ло уже по­во­да. Пуш­кин с же­ною был тут же, и фран­цуз про­дол­жал быть воз­ле нее. Гра­фи­ня На­та­лья Вик­то­ров­на Стро­га­но­ва го­во­ри­ла кня­ги­не Вя­зем­ской, что у не­го <Пуш­ки­на> та­кой страш­ный вид, что, будь она его же­ною, она не ре­ши­лась бы вер­нуть­ся с ним до­мой[325].

Но сму­ще­ние бы­ло – внут­рен­нее, глу­бо­ко спря­тан­ное! Кня­ги­ня, ви­ди­те ли, «за­па­мя­то­ва­ла», что речь шла не о про­стом ве­че­ре, а о встре­че Но­во­го го­да, ку­да слу­чай­ные лю­ди обыч­но не по­па­да­ют! Ведь есть же раз­ни­ца ме­ж­ду вы­ну­ж­ден­ным со­блю­де­ни­ем пра­вил при­ли­чия и спе­ци­аль­ным при­гла­ше­ни­ем к се­мей­но­му тор­же­ст­ву? И Вя­зем­ская это хо­ро­шо по­ни­ма­ла. Про­сто она не хо­те­ла, что­бы Бар­те­нев, а вслед за ним и мно­гие чи­та­те­ли, за­ду­ма­лись над этим и зада­ли не­удоб­ный во­прос: как же мож­но бы­ло пре­неб­ре­гать чув­ст­ва­ми по­эта, что­бы нос к но­су сво­дить его с про­тив­ни­ком в са­мые чу­дес­ные ми­ну­ты но­во­год­не­го празд­ни­ка?

А то, что Вя­зем­ские не толь­ко не на­хо­ди­ли по­во­да от­ка­зы­вать Дан­те­су от до­ма, но и на­стой­чи­во ис­ка­ли его об­ще­ст­ва, го­во­рят не­дав­но опуб­ли­ко­ван­ные пись­ма ка­ва­лер­гар­да к не­вес­те. До кон­ца не вы­здо­ро­вев­ший Дан­тес пи­сал Гонча­ро­вой:

До­б­рая моя Кат­рин, Вы ви­де­ли нын­че ут­ром, что я от­но­шусь к Вам поч­ти как к суп­ру­ге, по­сколь­ку за­про­сто при­нял Вас в са­мом не­вы­иг­рыш­ном не­гли­же. Чув­ст­вую я се­бя

по-преж­не­му хо­ро­шо. Весь день у ме­ня бы­ли гос­ти.

На­стой­чи­вость В. ме­ня удив­ля­ет и пред­став­ля­ет­ся не­уме­ст­ной шут­кой. Ведь Поль ви­дел вче­ра, как я чуть ли не пла­стом ле­жал на со­фе, и все-та­ки Ва­лу­ев при­шел ко мне с при­гла­ше­ни­ем по всей фор­ме. Я силь­но тре­во­жусь, что бы это мог­ло зна­чить, в лю­бом слу­чае Вы там бу­де­те и зав­тра мне рас­ска­же­те.Про­щай­те, доб­рой но­чи, по­ве­се­ли­тесь как сле­ду­ет. Весь Ваш Ж. де Гек­ке­рен»[326]

За­пис­ка не име­ет да­ты, но не труд­но до­га­дать­ся, что на­пи­са­на она на­ка­ну­не Но­во­го го­да. В.Старк рас­шиф­ро­вал име­на, упо­мя­ну­тые в за­пис­ке: В.- князь Петр Ан­д­рее­вич Вя­зем­ский; Поль - Па­вел Пет­ро­вич Вя­зем­ский, сын кня­зя; Ва­лу­ев Петр Алек­сан­д­ро­вич – зять кня­зя, суп­руг княж­ны Ма­рии Пет­ров­ны Вязем­ской[327]. При­хо­дит­ся со­гла­сить­ся – се­мей­ст­во Вя­зем­ских ве­ло се­бя в ду­эль­ной ис­то­рии весь­ма дву­смыс­лен­но, са­мо­влюб­лен­но вос­па­рив над схват­кой и за­бо­тясь

лишь о сво­ем доб­ром име­ни. Их по­ве­де­ние на­сто­ро­жи­ло да­же Дан­те­са: «Я силь­но тре­во­жусь, что бы это мог­ло зна­чить?» Дру­зья по­эта на­стой­чи­во зо­вут в гос­ти – не ло­вуш­ка ли это? Ока­за­лось – чуть ли не дру­же­ский аль­ков!

И, на­ко­нец, как же на­до бы­ло силь­но не лю­бить На­та­лью Ни­ко­ла­ев­ну и не ува­жать па­мять по­эта, что­бы спус­тя го­ды при­по­ми­нать и по­вто­рять глу­по­сти, ска­зан­ные Стро­га­но­вой! Ма­ло ли что съяз­ви­ла брезг­ли­вая ари­сто­крат­ка! Сдает­ся, что она оз­ву­чи­ла со­кро­вен­ные мыс­ли са­мой Ве­ры Фе­до­ров­ны. Од­но оп­рав­ды­ва­ло кня­ги­ню: «страш­ный вид» Пуш­ки­на, по­хо­же, был вы­зван по­лу­чен­ным на­ка­ну­не «по­дар­ком» ца­ря, а мни­тель­ная Вя­зем­ская при­ня­ла пло­хое на­строе­ние по­эта на свой счет.

Пуш­кин уже не мог скры­вать сво­их пе­ре­жи­ва­ний. На­де­ж­да на иное, бо­лее бла­го­по­луч­ное раз­ре­ше­ние ду­эль­но­го кон­флик­та ос­та­лась в про­шлом. Цар­ский по­да­рок за­став­лял по­эта серьезно задуматься над собственной защитой способной оградить его не только от Дантеса, но и от царя.

Но­вое про­ти­во­стоя­ние.

На­чал­ся но­вый 1837 год - год, ко­то­рый Пуш­кин со­би­рал­ся про­вес­ти луч­ше преж­не­го. И на­чал­ся сим­во­лич­но. Пер­вым че­ло­ве­ком, ко­то­ро­му по­эт в но­вом го­ду по­да­рил ав­тор­ский эк­зем­п­ляр «Ев­ге­ния Оне­ги­на» бы­ла дочь рос­тов­щи­ка Шиш­ки­на. 1 ян­ва­ря, в пят­ни­цу, Пуш­кин за­шел к не­му до­мой об­су­дить ус­ло­вия про­дле­ния зай­ма, пред­ва­рив на­ча­ло слож­но­го раз­го­во­ра но­во­год­ним подарком.

И в тот же день при­ка­зом по Ка­ва­лер­гард­ско­му пол­ку бы­ло

объ­яв­ле­но о доз­во­ле­нии по­ру­чи­ку Гек­кер­ну всту­пить в за­кон­ный брак с фрей­ли­ной дво­ра ее им­пе­ра­тор­ско­го ве­ли­че­ст­ва Ека­те­ри­ной Гон­ча­ро­вой[328].

Дан­тес стал офи­ци­аль­но го­то­вить­ся к свадь­бе. Впро­чем, как вид­но из пе­ре­пис­ки мо­ло­до­же­нов, он уже на де­ле при­вы­кал от­но­сить­ся к не­вес­те, как к суп­ру­ге, за­про­сто при­ни­мая ее в са­мом «не­вы­иг­рыш­ном не­гли­же» или по­про­сту в до­маш­нем пла­тье.

Тур­ге­нев тем вре­ме­нем на­но­сил ви­зи­ты друзь­ям и зна­ко­мым, но о Пуш­ки­ных ни сло­вом не об­мол­вил­ся. А вот на сле­дую­щий день в его днев­ни­ке поя­ви­лась стран­ная за­пись:

2 ген­ва­ря (...) О но­во­стях у Вя­зем(ских). По­эт — су­ма­сшед­ший…[329].

Аб­ра­мо­вич, опи­ра­ясь на вос­по­ми­на­ния кня­ги­ни, ре­ши­ла, что речь шла о Пуш­ки­не[330], его по­ве­де­нии на но­во­год­нем празд­ни­ке.

Но, во-пер­вых, ци­та­та име­ла про­дол­же­ние и бы­ла обор­ва­на ис­сле­до­ва­те­лем на за­пя­той:

По­эт-су­ма­сшед­ший, Куш­ни­ков[331] и Язы­ков!
– уз­нал о Кан­кри­ной».

Яс­но, что в этом ря­ду мог­ло ока­зать­ся лю­бое дру­гое имя, а глав­ное, со­об­ще­ние не бы­ло свя­за­но с ду­эль­ной ис­то­ри­ей.

А во-вто­рых, дру­зья вряд ли опус­ти­лись бы до столь уни­зи­тель­ной ха­рак­те­ри­сти­ки по­эта, не смот­ря на всю экс­т­ра­ва­гант­ность его по­ве­де­ния. Ско­рей всего речь шла о ком-то дру­гом.

Ме­ж­ду тем в при­ка­зе по Ка­ва­лер­гард­ско­му пол­ку 3 ян­ва­ря, в вос­кре­се­нье, бы­ло объ­яв­ле­но: