Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

По­след­ние две фра­зы, ве­ро­ят­но, свя­за­ны ме­ж­ду со­бой, по­сколь­ку са­мо по се­бе упо­ми­на­ние о Пуш­ки­ных не не­сет ни­ка­кой ин­фор­ма­ции, а че­рез уте­ше­ние Вя­зем­ско­го ста­но­вит­ся по­нят­ным, что по­эт с же­ной про­из­ве­ли бла­го­при­ят­ное впе­чат­ле­ние, ко­то­рое и вы­ра­зи­лось во мне­нии кня­зя. Впро­чем, с его сто­ро­ны это мог­ло быть обыч­ным свет­ским ма­нев­ром, же­ла­ни­ем от­вес­ти от се­бя по­доз­ре­ния в из­лиш­ней стро­го­сти к дру­гу. Ведь, как мы зна­ем, за Пушкиным сле­ди­ли не толь­ко за­бот­ли­вые гла­за Тур­ге­не­ва, но и рев­ни­вые - Вя­земского.

Здесь сто­ит не­сколь­ко за­бе­жать впе­ред и по­смот­реть, как он «опе­кал» Ната­лью Ни­ко­ла­ев­ну по­сле смер­ти по­эта, на ка­кую не­до­пус­ти­мо ко­рот­кую дис­тан­цию при­бли­жал­ся к ней с «дру­же­ски­ми уве­ще­ва­ния­ми»:

Все ва­ши так на­зы­вае­мые

дру­зья, с их со­ве­та­ми, про­ек­та­ми и шут­ка­ми — ва­ши са­мые жес­то­кие и са­мые ярые вра­ги. Я мог бы мно­гое ска­зать вам по это­му по­во­ду, при­вес­ти вам мно­го до­ка­за­тельств и фак­тов, на­звать мно­гих лиц, что­бы убе­дить вас, что я не фан­та­зер, и не по­ме­ха ве­се­лью, или про­сто ска­зать со­ба­ка, ко­то­рая пе­ред се­ном ле­жит, са­ма не ест и дру­гим не да­ет. Но при­зна­юсь вам, что лю­бовь, ко­то­рую я к вам пи­таю, су­ро­ва, по­доз­ри­тель­на, дес­по­тич­на да­же, по край­ней ме­ре, пы­та­ет­ся быть та­кой[284].

Ес­ли бы это предупреждение касалось По­ле­ти­ки, или, на ху­дой ко­нец, те­туш­ки За­гряж­ской – лю­дей внеш­не­го кру­га, но оно ни мно­го ни ма­ло ра­зо­бла­чало род­ст­вен­ни­ков самого кня­зя – столь близ­кую по­эту се­мью Ка­рам­зи­ных:

Вы знае­те, что в этом до­ме спе­шат раз­гла­сить на всех пе­ре­кре­ст­ках не толь­ко то, что про­ис­хо­дит в гос­ти­ной, но еще и то, что про­ис­хо­дит и не про­ис­хо­дит в са­мых со­кро­вен­ных тай­ни­ках ду­ши и серд­ца. Се­мей­ные шут­ки пре­да­ют­ся не­скром­ной глас­но­сти, а сле­до­ва­тель­но, пе­ре­су­жи­ва­ют­ся сплет­ни­ца­ми и не­доб­ро­же­ла­те­ля­ми. Я не по­ни­маю, по­че­му вы по­зво­ляе­те в ва­шем труд­ном по­ло­же­нии, ко­то­ро­му вы су­ме­ли при­дать дос­то­ин­ст­во и ха­рак­тер свя­то­сти сво­им по­ве­де­ни­ем, спо­кой­ным и ос­то­рож­ным, в пол­ном соот­вет­ст­вии с ва­шим по­ло­же­ни­ем, — по­че­му вы по­зво­ляе­те без вся­кой на­доб­но­сти при­ме­ши­вать ва­ше имя к пе­ре­су­дам, ко­то­рые, не­смот­ря на всю их не­зна­чи­мость, все­гда бо­лее или ме­нее ком­про­ме­ти­рую­щи.[285]

Хо­чет­ся вос­клик­нуть - как же ко­ва­рен мир! И про­гло­тить «на­жив­ку» хитро­ум­но­го кня­зя. Но пра­вы Обо­дов­ская и Де­мен­ть­ев, воз­вра­щая не­удоб­ные во­про­сы са­мо­му Вя­зем­ско­му:

По­ра­зи­тель­ные вы­ска­зы­ва­ния! Так ха­рак­те­ри­зо­вать дом Ка­рам­зи­ной, сво­ей се­ст­ры! ...Он пи­шет, что На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на ве­дет се­бя в выс­шей сте­пе­ни дос­той­но, но по­зво­ля­ет при­ме­ши­вать свое имя к пе­ре­су­дам. Но как она мог­ла «по­зво­лять» или «не по­зво­лять»? Ведь не в ее же при­сут­ст­вии все это го­во­ри­лось, а то, что де­ла­лось за ее спи­ной, - как это­му по­ме­шать? Вя­зем­ский мо­жет на­звать мно­гих лиц, рас­про­стра­няю­щих сплет­ни о Пуш­ки­ной, но ведь все это ис­хо­ди­ло из са­ло­на Ка­рам­зи­ных, и в пер­вую очередь, на­до по­ла­гать, от Со­фьи Ка­рам­зи­ной. Раз­ве не мог он пре­сечь хо­тя бы этот ис­точ­ник? И по­че­му Вя­зем­ский по­ла­га­ет, что его ви­зи­ты к Пуш­ки­ной в обе­ден­ное вре­мя не да­ют по­во­да к сплет­ням?[286].

На­вряд ли чув­ст­ва кня­зя вспых­ну­ли сра­зу по­сле смер­ти дру­га и при­ня­ли вид пла­то­ни­че­ско­го увлече­ния кра­си­вой, обая­тель­ной жен­щи­не. Он си­дел у нее за сто­лом, не при­тро­нув­шись к пи­ще. Ве­че­ра­ми за­ха­жи­вал один, без суп­ру­ги. Он за­бро­сал ее пись­ма­ми пол­ны­ми изъ­яс­не­ния­ми в люб­ви:

«Про­шу ве­рить то­му, че­му вы не ве­ри­те, то есть то­му, что я вам ду­шев­но пре­дан» (1840), «Це­лую след нож­ки ва­шей на шел­ко­вой му­ра­ве, ко­гда вы иде­те счи­тать гу­сей сво­их» (1841). «Вы мое солн­це, мой воз­дух, моя му­зы­ка, моя по­эзия». «Спе­шу, нет вре­ме­ни, а по­то­му мо­гу ска­зать толь­ко два сло­ва, нет три: я вас обо­жаю! нет че­ты­ре: я вас обо­жаю по-преж­не­му!» (1842). «Лю­бовь и пре­дан­ность мои к вам не­из­мен­ны и ни­ко­гда во мне не угас­нут, по­то­му что они не за­ви­сят ни от об­стоя­тельств, ни от вас» (1841)[287].

Ко­гда же На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на по­втор­но вы­шла за­муж, его «воз­вы­шен­ная страсть» как тор­фя­ной по­жар уш­ла на глу­би­ну, со­хра­няя рев­ни­вое пла­мя. Вязем­ский не одер­жал лю­бов­ной по­бе­ды, но в его «вос­по­ми­на­ни­ях» тор­же­ст­во­вал дух оби­ды. Тон­ко, гра­мот­но, изы­скан­но анализируя собственные ощущения и убаюкивая совесть – та­ко­ва си­ла ли­те­ра­тур­но­го да­ра!
– он уни­зил же­ну дру­га, вы­ста­вив ее пус­той жен­щи­ной, не­дос­той­ной люб­ви. Его под­дер­жа­ла суп­ру­га, у ко­то­рой бы­ли свои ос­но­ва­ния не­до­люб­ли­вать

кра­си­вую со­пер­ни­цу. А за ни­ми по­ко­ле­ния пуш­ки­ни­стов и про­стых чи­та­те­лей, с лег­кой ру­ки Вя­зем­ских, ста­ли по­вто­рять как ис­ти­ну то, что тре­бо­ва­ло самого кри­ти­че­ско­го внимания и разбора.

За­пу­тать­ся же бы­ло в чем. 22 де­каб­ря Ан­на Ни­ко­ла­ев­на Вульф, од­на из три­гор­ских ба­ры­шень, раннее уже упоминавщаяся, находясь в Пе­тер­бур­ге, сооб­ща­ла се­ст­ре Е.Н.Врев­ской о глав­ной го­род­ской но­во­сти снача­ла по-русски:

Про свадь­бу Гон­ча­ро­вой так мно­го раз­но­го рас­ска­зы­ва­ют и так мно­го, что я ду­маю лут­че те­бе ето рас­ска­зать при сви­да­нии.

А да­лее, переходя к пикантным подробностям, по-фран­цуз­ски:

Сре­ди про­че­го го­во­рят, что Пуш­кин по­лу­чил по го­род­ской поч­те ди­плом с зо­ло­ты­ми ро­га­ми, под­пи­сан­ный очень зна­чи­тель­ны­ми ли­ца­ми из выс­ше­го об­ще­ст­ва и при­знан­ны­ми чле­на­ми со­об­ще­ст­ва <ро­го­нос­цев>, ко­то­рые ему пи­шут, что они очень гор­ды иметь сво­им со­бра­том столь зна­ме­ни­то­го че­ло­ве­ка и что они спе­шат по­слать ему этот ди­плом как чле­ну их со­об­ще­ст­ва... и что вслед­ст­вие это­го уст­рои­лась свадь­ба м-ль Гон­ча­ро­вой. Что же ка­са­ет­ся дру­гих вер­сий, я их ос­тав­ляю, что­бы иметь что вам рас­ска­зать, ко­гда мы уви­дим­ся[288].

Как лю­бо­пыт­но мол­ва ис­ка­зи­ла фак­ты! Па­ск­виль пред­став­лял­ся в зло­ве­щем ви­де «с зо­ло­ты­ми ро­га­ми, под­пи­сан­ный очень зна­чи­тель­ны­ми ли­ца­ми из выс­ше­го об­ще­ст­ва». Ве­ро­ят­но, так вы­гля­де­ли шу­тов­ские ди­пло­мы, рас­про­стра­няе­мые в об­ще­ст­ве мо­ло­ды­ми по­ве­са­ми. По мне­нию боль­шин­ст­ва, имен­но, та­кая «бу­ма­га» долж­на бы­ла оби­деть по­эта. В све­те не зна­ли, что Пуш­кин по­лу­чил ку­да бо­лее скром­ный «до­ку­мент» - свое­об­раз­ное лин­гвис­ти­че­ское упраж­не­ние, без осо­бых ук­ра­ше­ний, под­пи­сан­ное ти­ту­ляр­ным со­вет­ни­ком Бор­хом - пе­ре­во­дчи­ком Де­пар­та­мен­та внеш­них сно­ше­ний Ми­ни­стер­ст­ва ино­стран­ных дел! Уз­на­ли - не­пре­мен­но скон­фу­зи­лись бы! И ни­че­го бы не по­ня­ли! Не за­хо­те­ли бы по­нять! На­рыш­кин, царь… – опас­ная те­ма! Но не уз­на­ли! Те не­мно­гие, кто ви­дел па­ск­виль, не имел вре­ме­ни тол­ком ра­зо­брать­ся в нем. Поэт бы­ст­ро изъ­ял из сво­бод­но­го об­ра­ще­ния все эк­зем­п­ля­ры ди­пло­ма. Как это ему уда­лось – од­на из са­мых не­раз­ре­ши­мых за­га­док ду­эль­ной ис­то­рии и вместе с тем факт, с ко­то­рым сле­ду­ет счи­тать­ся!

23 де­каб­ря Тур­ге­нев с Пуш­ки­ным не ви­дел­ся. Но на­зав­тра, в чет­верг, друзья со­бра­лись в гос­ти­ни­це Де­му­та у Му­си­ной-Пуш­ки­ной. В днев­ни­ке Тур­ге­нев опи­сал со­бы­тия это­го дня, хо­тя и су­хо, но весь­ма под­роб­но:

24 де­каб­ря... Обе­дал в Де­му­те. У гр. Пуш­ки­ной с Жук. Вел­гур. Пуш­кин, гр. Рас­топч. Лан­ская. К. Волх. с Шерн­ва­лем, гр. Фер­зен. Я си­дел под­ле. Пуш­кин и дол­го и мно­го раз­го­ва­ри­вал. Вя­земск. по­ра­до­вал дей­ст­ви­ем, про­из­ве­ден­ным мо­ей Хро­ни­кою. Пушк. о Мей­ен­дор­фе: при­тво­ря­ет­ся сер­ди­тым на ме­ня за то что я хо­тел спа­сти его. Пушк. за­звал к се­бе; от­ту­да к к. Щер­бат, на Christbaum: за­го­во­рил их о В. Ско­те, о Коз­ло­ве, к Ка­рамз. К. А. ху­же. К гр. Ма­рье Ал. Пуш­ки­ной - с кн. Га­гар, и Вяз. о порт­ре­те: «мы не­до­воль­ны дру­гим». — И то прав­да! Чи­тал ро­ман Пуш­ки­на[289].

В пись­ме же к Бул­га­ко­ву Тур­ге­нев, как во­дит­ся, раз­от­кро­вен­ни­чал­ся и вы­ра­зил­ся столь жи­во и не­по­сред­ст­вен­но, что не­за­мет­но для се­бя, а мо­жет, и впол­не осоз­нан­но, ока­зал­ся в эпи­го­нах Дан­те­са, без­за­бот­но ка­лам­бу­ря:

пуш­кин­ский зав­трак пре­вра­тил­ся в лу­кул­лов­ский обед, и я, за­бол­тав­шись с со­бу­тыль­ни­ка­ми, ув­ле­чен был по­этом Пуш­ки­ным в трех­кра­сот­ное его се­мей­ст­во[290].

Трех­кра­сот­ное се­мей­ст­во – это, ко­неч­но же, па­ра­фра­за из­вест­ной ост­ро­ты ка­ва­лер­гар­да о се­мей­ных вы­хо­дах Пуш­ки­на - «трех­бун­чуж­ный па­ша»! На­до ду­мать, в ка­рам­зин­ской ком­па­нии она име­ла хо­ж­де­ние и Тур­ге­нев обыг­ры­вал, имен­но, ее. Впро­чем, срав­не­ние на­пра­ши­ва­лось са­мо со­бой - яв­ле­ние по­эта в ок­ру­же­нии трех мо­ло­дых особ бу­до­ра­жи­ло во­об­ра­же­ние. И пусть го­во­рят, что се­ст­ры На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны ус­ту­па­ли ей в кра­со­те, они все же бы­ли при­вле­ка­тель­ны­ми жен­щи­на­ми. Их по­сто­ян­ное при­сут­ст­вие ря­дом с Пуш­ки­ным вы­зы­ва­ло рев­ни­вые взгля­ды и пе­ре­су­ды - от доб­ро­душ­ной бол­тов­ни до ядо­ви­то­го зло­сло­вия.