Последняя тайна храма
Шрифт:
Он покосился на Халифу и прикрыл заплывшие глаза, словно впав в забытье. Инспектор взглянул в последний раз на бывшего начальника и, высвободив из его пальцев руку, прошел мимо недружелюбной домоправительницы в дом. Еще полчаса назад Халифа молил Аллаха, чтобы Мафуз разрешил возобновить следствие; теперь, узнав всю подноготную, он жалел, что затеял это дело.
Иерусалим
Лайла не могла вспомнить, когда она в первый раз пришла на завтрак в отель «Американ колони», но уже несколько лет подряд утро пятницы она неизменно проводила в местном ресторане, где за чашкой кофе и круассаном собиралась разношерстная компания из журналистов, работников некоммерческих организаций и дипломатов среднего звена – в основном иностранцев. За завтраком, плавно перетекавшим в ленч, а иногда и в обед со спиртными напитками, в неформальной обстановке обсуждались самые горячие проблемы, и собеседники позволяли себе выражать мнения много свободнее, чем на страницах газет или в аналитических обзорах. Полемика велась не на шутку горячая: однажды в ходе одного из таких «дебатов» шеф израильского отдела «Вашингтон пост» разбил бутылку вина о голову датского атташе по культуре.
В начале одиннадцатого, по пути бросив письмо в почтовый ящик, Лайла прошла через прохладный холл в залитый солнцем дворик с фонтаном, цветами в корзинах и металлическими столиками под кремового цвета тентами. Несколько завсегдатаев «клуба» уже сидели под апельсиновым деревом: Нуха, Онз Шенкер из «Джерусалем пост», Сэм Роджерсон из Рейтер, вечно заигрывавший с Лайлой Том Робертс – служащий британского консульства, и еще несколько незнакомых ей лиц. Дискуссия была в самом разгаре.
Вытянув из-за стола свободное кресло, она села и налила себе кофе из стоявшего на соседнем столе кувшина. Робертс сконфуженно улыбнулся, приветствуя Лайлу, и повернул голову в сторону.
– Эта карта к дороге в никуда, – резко сказал Роджерсон, проведя рукой по лысеющей голове. – Проблема не в договоре. Пока Израиль не перестанет давить палестинцев и не пойдет на серьезные уступки, кровь будет бить фонтаном.
– Проблема не в договоре, говоришь? – рявкнул Шенкер, затянувшись «ноблесс» и нахмурив брови. – Да, верно. Только это не Израиль, а арабы не хотят никаких договоров. Никаких! Думаешь, здесь помогут уступки? Как бы не так! Они хотят одного – стереть Израиль с лица земли!
– Чушь! – фыркнула Нуха.
– Да что ты? Может, аль-Мулатхам согласился вступить в переговоры? Или ХАМАС собирается признать государство Израиль?
– Перестань, Онз, они же не представители палестинского народа, – сказала Дебора Зелон – маленькая полная женщина, работавшая внештатным корреспондентом Ассошиэйтед Пресс.
– А кто тогда представители? Аббас и Куреи, которых половина населения высмеивает, а другая ненавидит? Арафат, который пытал своих соотечественников и разворовывал международную помощь? В Кэмп-Дэвиде ему преподнесли мир на блюдечке…
– Да сколько можно об одном и том же?! – вскричала Нуха.
– А что, разве не так? – стараясь перекричать ее, напирал Шенкер. – Барак предлагал ему девяносто семь процентов Западного берега, все его проклятое государство, а тот заупрямился!
– Ему предлагали, как тебе прекрасно известно, – сказала распаленная Нуха, – несколько округов по соседству с нелегальными израильскими поселениями, даже не выходящих на границы с другими государствами. Ну и кусок пустыни, в которую вы двадцать лет сбрасываете токсичные отходы. И все. Его бы растерзали, согласись он на такое унижение.
Шенкер ухмыльнулся, раздавив сигарету в пепельнице. Официант принес еще кофе и большой поднос с круассанами, а за ним к столу подошел пожилой человек в твидовом пиджаке и продолговатых очках. Нуха представила его как профессора университета Аль-Кодс Файсала Бекаля. Помахав рукой, Бекаль поприветствовал сидевших за столом.
– Как ни ужасно, – продолжил прерванный спор Роджерсон, – с последним утверждением Шенкера я согласен. Арафат сел в лужу. Аббас и Куреи неплохие переговорщики, но не лидеры. Палестинцам нужен новый человек в политике.
– А израильтянам? – буркнула Нуха.
– Конечно, и им тоже, – согласился Роджерсон, взяв яблоко и начав счищать кожуру складным ножиком. – Однако это не отменяет того факта, что у вас нет подходящего политика, который смог бы радикально изменить ситуацию.
– А кто бы смог? – вставила Дебора Зелон. – У Дахлана и Раджуба недостаточно средств. Эрекатер неудачник. Баргути в тюрьме. Получается, действительно никого нет.
Профессор Бекаль медленно протянул руку за круассаном, разломил его пополам и, отложив один кусок на стол, надкусил другой.
– Есть Са'эб Марсуди, – сказал он тихим, слегка дрожащим голосом.
– Вы серьезно? – спросил Роджерсон.
Профессор наклонил голову.
– Почему бы и нет? Он молод, умен, популярен. И у него есть все необходимое для народного доверия. Отец и дед активно участвовали в сопротивлении, причем дед был лидером Первой интифады. В то же время он вполне практичный человек и понимает, что без переговоров свободной Палестины не будет.
– У него тоже руки в израильской крови, – прорычал Шенкер.
– В этом регионе у каждого руки в чьей-то крови, мистер Шенкер, – вздохнул Бекаль. – Сейчас важнее думать о настоящем, чем о прошлом. Да, Марсуди переправлял оружие в Газу. Да, из этого оружия убивали израильтян. Возможно, тех самых израильтян, которые изгнали его семью из родной страны, посадили в тюрьму его отца, взорвали брата. Он сын своего времени. Но теперь он мужественно выступает против насилия. Полагаю, он мог бы сыграть положительную роль.
– Если ХАМАС не перережет ему горло, – буркнула Нуха.
– Ну, что скажешь, Онз? – спросил израильского коллегу Роджерсон, который сумел срезать кожуру яблока единой спиралью.
Шенкер глотнул кофе и закурил.
– Да все они друг другу ровня, – проворчал он. – Никому из этих негодяев нельзя верить.
– Прислушайся к голосу разума и надежды! – рассмеялась Дебора Зелон.
Беседа перешла на другие темы, хотя обмен уколами не прекратился. Разговор то и дело прерывали взрывы хохота или крики, особенно в этом усердствовал Онз Шенкер, эмоции которого, казалось, сводились к двум состояниям: раздражению и крайнему раздражению. Все больше народу собиралось во дворе отеля, и все шумнее становилось за столом, где единый разговор успел разбиться на несколько дискуссий, которые вели группы по три-четыре человека.