Последняя женская глупость
Шрифт:
– Никого нету? – подал голос светловолосый, очень приятный на вид парень лет тридцати со светлыми приветливыми глазами. – Обидно, да? Мы тоже в гости пришли, а хозяев нету. В девятнадцатую квартиру. Вы их не знаете?
– Никого я тут не знаю! – огрызнулась Римма. – Надо же, свинство какое! Я так спешила!
– Свинство, – охотно поддержал светловолосый, и второй, с крупной головой, широкоплечий, склонил бычью шею в знак согласия.
– Подружка подвела? – Светловолосый оказался весьма словоохотлив.
– Нет, друг.
– Гад! – сказал широкоплечий, и Римма даже запнулась, с таким глубоким чувством это было произнесено.
– Ждать не будете? – спросил первый.
– Нет, спасибо! Пусть он меня теперь поищет!
– А зовут вас как? – грубовато поинтересовался широкоплечий. – Может, появится этот, ваш-то, привет передадим?
– Обойдется он без моего привета, – Римма изо всех сил изображала оскорбленную гордость.
А светловолосый игриво попросил:
– Телефончик не дадите, девушка?
– В другой раз, – сказала Римма, вприпрыжку сбегая по ступенькам и чувствуя, как с каждым шагом рассеивается напряжение, владеющее ею. – Когда-нибудь потом!
Хлопнула дверью подъезда, с наслаждением вдохнула влажный сумеречный воздух – и со всех ног, благо на ней были легкие кроссовки, понеслась прочь со двора, через мостик, юркнула во двор кирпичной высотки, оглянулась, выждала… Нет, никто не вынырнул из сумрака, никто не гонится за ней. Мостик тонет во мраке, Римма никого не видит, значит, и ее не видать никому. Отлично! Очень может быть, эти два парня и впрямь дожидались соседей Никиты. Ну желают дождаться, а у меня свои дела.
Через дворы, поминутно озираясь, она добежала до машины, рванула дверцу, в первую секунду ужаснувшись, что Никита не дождался ее и ушел, – но нет, он был тут, просто сполз на сиденье, уснув так крепко, что даже вспыхнувший в салоне свет его не разбудил.
Римма посмотрела на его склоненную голову и ничего не смогла с собой поделать – наклонилась, легонько коснулась губами шеи, выступавшей из грубого ворота куртки. Золотая цепочка была теплой, стриженые волосы щекотали ей губы…
Вообще-то она терпеть не могла золотых украшений на мужчинах, всяких там цепочек, перстней, браслетов – это казалось ей ужасным мещанством.
Раньше казалось. До этой вот минуты.
Выпрямилась, глядя в клубившуюся сизую даль над Волгой и ничего не видя. Желание, вспыхнувшее в ней, было неодолимым, пугающим. Ладони вспотели, она беспомощно помахала ими. Пыталась призвать на помощь рассудок, искала спасения в привычном юморе, но безуспешно. Ничего не получалось, она только моргала беспомощно, пытаясь прогнать подступавшие к глазам слезы. Это было потрясение, это было как удар. Солнечный удар!
Несколько раз глубоко вздохнула, но сердце все равно колотилось, словно бешеное, когда она осторожно села за руль и стиснула его, чтобы не дать рукам коснуться этих темных спутанных завитков на его круглом затылке.
– Никита, Никита, проснитесь!
Он вскинулся, мгновение заполошно таращился на Римму, с видимым усилием вырываясь из сна, а она опять прогоняла свои дурацкие слезы: смотреть на него, такого заспанного, с этими детскими глазами, по-мальчишески смешного, милого, глупого и почему-то невероятно родного, было невыносимо.
– Я что, правда заснул? А вы как? Все нормально?
– Сейчас расскажу.
Включила зажигание, развернула «Ауди», выехала наверх, к трамвайной линии, все время поглядывая в зеркальце заднего обзора. Нет, никто их не преследует. Наверное, те парни в подъезде и впрямь ни при чем.
И вдруг сообразила: сейчас они расстанутся! Сейчас Никита скажет, что да, те двое – нормальные ребята, знакомые его соседей, никакой опасности нет. Поблагодарит ее за помощь – и уйдет. Навсегда уйдет! А она останется – и что будет делать с этими своими дрожащими руками и пересохшими губами? И она взмолилась – так жарко, как никогда ни о чем не просила, – взмолилась, чтобы те парни в подъезде оказались Костей и Эдиком, чтобы Никите некуда было податься, чтобы он все еще нуждался в ее помощи. Пусть это сбудется, ей необходимо побыть с ним хотя бы еще немножко, только бы не расставаться прямо сейчас, она этого не выдержит, просто не выдержит! Еще немного, пусть недолго – владеть им, его мыслями, его душой. А потом – будь что будет, все что угодно, она согласна на все!
«Берите, что хотите, – сказал странникам господь, – только не забудьте потом заплатить…»
– Но ведь это же они, – пробормотал Никита, выслушав рассказ Риммы. – Честное слово! Светловолосый – это Костя, одет в серую куртку, затылок высоко подбрит, верно?
– Затылка его я не видела, – призналась Римма. – Куртка и впрямь серая. А у второго черная, кожаная, на плечах трещит; волосы седоватые, ежиком.
– Эдик… – Никита обреченно покачал головой. – Точно, Эдик. А тот, другой, Костя! Бли-ин… Значит, им известно, где я живу. Значит, мне и домой дороги нет. Вот так номер. А что же теперь делать? Куда податься?
«Ко мне», – чуть не воскликнула Римма, но прикусила губу, почувствовав, что еще не время выдать себя. И страшно стало, просто до ужаса страшно: а вдруг он скажет – нет?
Ну и что? Ну и что, если даже скажет «нет»? Почему кажется, что это для нее – как приговор? Почему каждое его слово, сказанное и даже еще не сказанное, она воспринимает как судьбоносное?
– Если вам не трудно, – угрюмо попросил Никита, – вы не могли бы меня в театр отвезти? Я там переночую, и вообще, я в своей мастерской лучше соображаю. Отвезете?
– Запросто.
Павел Малютин
15 августа 2001 года. Нант, Франция
– Он просто подумал, хорошо подумал и сделал выбор. Правильный выбор.
– Но все-таки вы убили его.
– Нет, ну вы сами прикиньте, Николай Александрович, – рассудительно сказал Павел, – разве можно ему было после этого в живых остаться? Он бы все рассказал и про эту ванну с серной кислотой, которая стояла в соседней комнате, и про угрозы приковать его к этой ванне на неделю… Представляете, что бы с ним за эту неделю сделалось от кислотных испарений? Все равно он подписал бы все нужные бумаги, но вышел бы оттуда живым трупом. Волосы вылезли, зубы выпали, через неделю – похороны.