Послесловие
Шрифт:
— Меня спрашиваешь? Ее спроси.
— Ага, спросишь ее. "Работала на Урале" — одно талдычит. Откуда ж осколок тогда прилетел?
— Ну, мало ли там было? Может на заводе снаряд разорвало?
— Да? — задумалась. — Не. Не верю я, что она не воевала. Вот хоть тресни, не верю. Есть в ней что-то, — покрутила не понять что, вырисовывая рукой в воздухе. И шлепнула ладонь о ладонь. — А льгот нет! У нее на лекарство все и уходит. А без него она вон, вовсе полоумная. А больница — чего больница? Больно она нужна была там? Чуть зажило и
— Ясен перец, — присела напротив подруги женщина. — Чего думаешь?
— В военкомат ее надо отравить, пусть там проверяют — как это не воевала-то?
— А если, правда, не фронтовичка? Ой, да и тоже придумала, — скривилась. — У нас вон девки, что с фронта пришли, как отшибленные. Тыловые-то молодые да зубатые, и так и сяк их клянут. Мол, всю войну под мужиками пролежали, а туда же еще — регалиями трясут, «победительницы»! Каково вот им такое слушать? Хочешь Ленке счастье тако намылить? А мужики? Они ж нос от фронтовых-то воротят, им нежненьких, скромненьких подавай… Слушай! А давай Лену замуж выдадим! — осенило.
Теперь Вера скривилась и у виска крутанула пальцем:
— Очнись, «Матрена»! Кто ее возьмет, инвалидку-то?
— Ну, а чего? — плечами пожала. — Красивая, молодая, приодеть — конфетка.
— Ага! — фыркнула. — На какие шиши приодеваться — то ей? На себя глянь, на меня? — кофточку ветхую на груди оттопырила. — Тоже свое не отдашь — смысла нет фасон менять.
— Ну, да, — вздохнула Домна, щеку ладонью подперла, соображая. И Вера с ней — поза в позу. Протянула задумчиво:
— Военкомат не выход, согласна. Дадут ей льготу и отберут. А ярлыков понаклеют — дороже выйдет.
— Как это отберут? — насторожилась женщина.
— А вот так! Чего, не слышала? Я сегодня на рынок забегала за луком. Бабы слышала, жалуются с деревень-то — сил нет жить, невмоготу вовсе стало, — зашептала, склонившись к подруге. — Льготы потихоньку у фронтовиков и семей погибших отбирают. А еще займ на восстановление на голову навязали, опять готовься пояса подтягивать. А еще, уж не дай — то Бог правдой окажется, говорят, цены повысят.
Домна даже отпрянула и перекрестилась.
— Это ж как жить?
— А вот как хочешь! — зыркнула на нее.
— Ой, лихо, — вздохнула запечалясь. Помолчали и Вере мысль в голову пришла:
— Слушай, Домна поговори с начальницей своей, обскажи про Ленку-то, пусть к вам возьмет. Все при тебе будет. Страшно ее оставлять одну. Гришка припрется — неизвестно что будет. Грозился, слышала? А ведь сбудет слова свои, сволочь этакая. Погубит девчонку не за понюшку табака.
— Да предлагала я ей! — руками всплеснула. — Сколько говорила? А она — не умею! — рожицу скривила.
— А чего ее слушать, контуженную? Ты с начальницей поговори, а Лену перед фактом: вот, мол, ждут тебя. Погонят ее ни сегодня-завтра из дворников, — понизила голос до шепота опять. — Сама слышала, Пантелеич разорялся — карточки, мол, только зря получает Санина. Тут не метено, тут не мыто. А куда ей? Горбатится, последнего здоровья
— Это верно, — тяжело вздохнула Домна, задумалась. — Это как же жизнь нам фашист поганый изнохратил? Да чтоб их всех и в гробах лихоманка съела. Тьфу!… А про начальницу ты верно подметила. Спрошу-ка я завтра. Женщина она строгая, но жалостливая. Может и сладится. У нас-то Лене точно лучше будет. Оплата конечно, не абы какая, но все ж чисто, тепло, и столовка — цены вполовину, чем в чайной меньше. Прокормиться можно. Опять и я что подскажу. И пригляжу, — рассуждать начала, а Вера под это дело морковку стащила, грызть начала. Закивала:
— Давай, давай. Мужики, опять же, может, приглянется кому.
— На это не надейся, там фифы такие, не чета нам голытьбе. Разнаряженные, страсть. В парикмахерскую бегают. Хватает же денег! — возмутилась, в потолок уставившись. — Одна зарплата, главное, а я Сережке третий месяц все на материал на штаны накопить не могу, уж как не экономлю, а эти — вот тебе!
— Ну их, фиф этих, — поморщилась Вера. — Поговори с начальницей, не забудь.
— Не забуду, — буркнула Домна, в реальность вернувшись и отобрала морковку у девушки. — В суп! Чего делаешь?!
Утром Санин поздоровался с секретаршей и сверток со сладостями ей на стол положил:
— Это вам. Сегодня день рождение у моей жены. Отметьте его с подругами своими родственниками.
И улыбнулся растерявшейся женщине. Но улыбка грустной вышла, жалкой.
— Спасибо, обязательно, — смутилась женщина. — Ааа… Как хоть зовут?
— Елена. Владимировна.
И пошел.
Женщина проводила полковником взглядом и головой покачала: какой мужчина!
А говорят, любви нет. Вранье!
Домна решила не тянуть. С утра крутиться вокруг Мирошниченко начала, но к обеду ближе только одну ее в своем «закутке» застать смогла, не кричащую, да делом не занятую.
— Что тебе, Ласкина? — спросила устало.
— По делу я, Тамара Ивановна, — подошла несмело, волосы поправила от волнения. — Подруга у меня очень болеет, а работы нет. В дворниках вон. Что там? Копейки. Так ведь и студится…
— Какой «студится»? Лето на дворе, чего мелешь-то?
— Сейчас лето, а осень-то близко.
— Занят у нас штат, — отрезала.
— Так Катерина вон замуж собралась и вроде как с мужем в Тулу уедет. Место-то и освободится.
— Это еще вилами на воде писано.
— Тамара Ивановна, миленькая, жалко подружку-то, шибко жалко. Сирота она, по больницам вон постоянно, куда годно? А без них как? На лекарствах одних разоришься.
Мирошниченко губы поджала, взгляд отвела. Знала она сколько на таблетки уходит, сама двоих инвалидов тянула.
— Иди давай, не жми слезу, не заплачу, — а тон неуверенный. Домна почуяла, всхлипнула, усиливая давление: