Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
Нимуланы были полными язычниками — тем удивительнее, что в язычество они впали после единобожия. Я записывал их предания в переводе на тунгусский, в коем явно недоставало для того слов и понятий.
Неудачный творец нимуланов звался, как и у многих северных племен, богом-Сиротой; возникнув из ниоткуда, он скоро наскучил таким существованием и предпринял поползновения к сотворению мира из собственной слюны, ногтей и даже неудобопроизносимых продуктов; бог-Сирота разрывал свое тело, надеясь претворить мясо в землю, а кровь — в воду. Не преуспев, он скончался в страшных муках, но сумел все же напоследок вымолвить слова, ставшие своеобразным credo нимуланской религии: «Бог один не может. Нельзя теперь, чтобы бог один. Все равно бог один не может ни черта». После чего боги, духи и воплощенные понятия посыпались как горох из мешка, и не замедлили образоваться и твердь, и вода, и луна, и звезды, и всякая крупная и мелкая тварь на свете.
Но кровь бога-Сироты продолжала вытекать из безжизненного тела. Воплощаться ей было уже не во что, все вакансии успели разобрать, и бесконечно точащаяся кровь Единого стала Временем. Время потекло сквозь все прочие сущности, понуждая их стареть и изнашиваться, как изнашивается мельничное колесо под действием потока (это уже, конечно, мой образ). И чем более будет возникать сущностей, тем слабее станет это действие. В конце концов время исчезнет вовсе, как вода в песке…
Когда бы я был поэт…
Нимуланы стали избранниками судьбы, научившись — вернее, будучи наученными — пропускать поток времени мимо себя и, более того, странствовать по этому потоку, как ловец форели ходит взад-вперед по ручью. Природа этого явления выше людского разумения, поэтому примите его a priori.
Я попытался проследить происхождение нимуланов, расспрашивая стариков о преданиях минувшего. Одна из сказок привлекла мое внимание. Она, конечно, не передает всей сути повествования, поскольку опирается на мои невзыскательные переводы с тунгусских понятий.
«Раньше нимулан-муй шибко плохо жили. В плену жили у Белого Царя в Белой Стране. Рыбы наловят, птицы набьют — все Белому Царю отдавали. Им Белый Царь «спасибо» никогда не говорил, всегда «мало» говорил.
Когда совсем плохо стало, один парень взялся. Откуда взялся — не говорил. Его Мусей-талатун зовут. У него змеиный посох в руке. Он к Белому Царю пришел:
— Отпусти нимулан-муй. Они тут сидеть не хотят, аргишить хотят. Иначе все помрут.
Белый Царь рассердился, весь красный стал:
— Шибко плохие слова говоришь! Унеси их отсюда! Никому больше их не говори!
Мусей-талатун снова говорит:
— Если не отпустишь, Белому Царству совсем кимульдык придет!
Белый Царь отвечает:
— О-о, естарча багай! Какой упрямый! Вот велю тебя к диким оленям привязать и в сендуху-тундру гнать!
Мусей-талатун смеется:
— Чаптыга тилин! Завтра увидим!
Его в земляную яму сунули до утра.
Утром встает Белый Царь, выходит из Белого Чума и видит: в реке вместо воды каляка течет. Белый Царь разгневался:
— Пить хочу! Зачем каляка в реке?
А парень из ямы кричит:
— Скоро еще не то будет! Отпусти нимулан-муй!
Царь вытащил из мешка рыбу-чир, взял нож, начал строгать — хочет сагудай делать. А стружки все в червей обращаются и прочь изо рта уползают.
— Есть хочу! — кричит Царь. — Почему еда балуется?
— Почему нимулан-муй не отпускаешь? — спрашивает парень из ямы.
— Кто шесты от чума таскать будет? Не пущу! — говорит Царь.
Тут и шесты от всех чумов превратились в огромных змей, а змеи обвили царского старшего сына и задавили насмерть, ему совсем кимульдык стал.
— Бяк, бяк, бяк! — заплакал Белый Царь: сын хоть и глупый, а все равно жалко! И кричит: — Привяжите Мусей-талатуна ко хвосту дикого оленя, я оленю под хвост уголек за-суну!
Тут потемнело в тундре. Так темно, что даже пламени не видно. Царь сунул руку в костер, весь обжегся. Страшно ему, кричит:
— Русскому исправнику пожалуюсь!
— Найди его раньше в темноте! — насмехается парень.
Делать Белому Царю нечего.
Заплакал он и говорит:
— Забирай нимулан-муй, уводи куда хочешь, только сына верни и воду в реке…
Мусей-талатун, видно, большой шаман был — потекла в реке вместо каляки вода, шесты в чумах восставились, глупый царский первенец ожил — только еще поглупел, правда.
Взял Мусей-талатун нимуланов, спрятал в мешок, побежал.
Белый Царь маленько пожил без нимуланов — ему жалко стало, закричал:
— Догоните, верните нимулан-муй!
Стражники сели на нарты, Царя посадили — поехали.
Мусей-талатун быстро бежит, но не шибче оленя. Скоро Белый Царь его догонять стал:
— Отдавай нимулан-муй!
А парень уже до Соленой Воды добежал. Видит, что дело плохо, махнул змеиным посохом — сделался перед ним изо льда мост. Перебежал Мусей-талатун на другой конец Соленой воды, стоит, дразнится.
Помчались царские нарты по ледяному мосту, да мост под ними растаял, и ушли нарты в воду вместе с Царем.
А Мусей-талатун вытряхнул нимуланов из мешка:
— Однако, тут жить будете.
Правда, живем».
Показалось мне очевидным, что таким образом нимуланы перелицевали книгу Исход, рассказанную им каким-то миссионером — по всей видимости, бедняга не вернулся из своего странствия.
Но потом, по прошествии времени, я задумался: а так ли это? Может быть, передо мной вовсе не уроженцы здешних мест, а пришельцы издалека? Ведь весь их облик говорит именно об этом. Не являются ли они одним из пропавших колен Израилевых, а именно — коленом Узииловым? Отчего именно Узииловым, я и до сих пор не знаю — так постановил тогда мой бедный разум…
ГЛАВА 22
— Не спи! — говорил Терешков и бил кулаком. Марков вскидывал голову. Потом голова опять падала, и Терешков снова бил и снова говорил: — Не спи!