Посылка из Полежаева
Шрифт:
Тишка нахмурился: не хватит ли лясы точить? Раскудахталась курицей: «наивный», «наивный»… Каялась бы лучше сама, а не других учила…
— Знаешь, Люська, — заявил он решительно, — мне дрова надо колоть! Некогда тут с тобой прохлаждаться.
Люська опять пожала плечами:
— Ну, и иди… Но я же тебе не сказала самого главного-то.
Это ж надо… Целых полчаса воду в стуле толкли, а главного сказать ей времени не хватило. Вот женщины!
— Ну? Чего?
Люська заговорщицки оглянулась, перешла на шёпот:
—
Эк, удивила, а то Тишка не знал ничего. Да ему Серёга в субботу после уроков уже говорил, что рисовал для стенгазеты заголовок «Поможем Чили!». Правда, он не знал, чем помогать будем, но ясно же было, чем ещё школьники могут зимой помочь? Собирать золу и куриный помёт для колхоза, пилить дрова, сдавать макулатуру — только так и можно заработать деньги.
А Люська прямо-таки лучилась: она первая узнала! А может, и круче возьмёт: она, мол, мысль подала?
Нет, потупила глазки:
— С твоей посылки всё началось. — И опять залучилась.
— А может, с твоих стишков? — вернул её Тишка на грешную землю.
Люська нахмурилась.
— Ты, Соколов, очень злопамятный, — сказала она и захлюпала носом.
Тишке сделалось неловко и стало жалко её.
— Да ладно уж, чего там… — промямлил он.
И Люська как-то сразу взорлила:
— Я тебя, Тиша, прощаю… Нам делить нечего.
Она свернула с дороги на свою тропку и уже от крыльца крикнула:
— На завтра сбор дружины назначен… О помощи Чили…
«Вот, наверно, жалеет, что не придётся на сборе чужие стихотворения читать», — подумал о ней Тишка и осудил себя, что был с Люськой не очень твёрд.
Документы, письма, свидетельства очевидцев
«Очередная попытка сфабриковать лживое обвинение в государственной измене против Луиса Корвалана и его товарищей провалилась. Судебный фарс, назначенный на 22 марта 1976 года, не состоялся».
Из газет.
«О, родина, ты ранена, но никогда не будешь побеждённой».
Пабло Неруда, поэт.
44
Варвара Егоровна мыла посуду, когда в дом влетел Славик:
— Мамка, ну скорее же! Во что мне переодеваться?
— А что такое стряслось?
Славик бросил портфель с книгами под стол, стянул с себя пальто, школьную форму, на ходу схватил кусок хлеба.
— Да скорее же! Мы всем классом будем дрова пилить.
Варвара Егоровна уже и от Тишки знала, и Мария Прокопьевна ей говорила, что
Иван, услышав об этом, ходил всю неделю праздничным.
— Мать, — то и дело обращался он к Варваре Егоровне, — ты смотри, Тишка-то у нас… Инициатор…
— Да ладно тебе, — остужала его Варвара Егоровна. — Вот сбежал бы твой инициатор с рюкзаком за плечами — ищи тогда ветра в поле…
— А нет… всё-таки молодец, — не унимался Иван. Наверное, вспоминал о своём неудавшемся побеге к словацким партизанам и свой поступок соразмерял теперь с Тишкиным. Ну как же, приятно лысому чёрту: сын в отца пошёл. И Иван, словно подтверждая её догадку, изрёк: — Мы к чужой боли чувствительны. Завсегда готовы помочь…
Может, он говорил и не о себе, не о Тишке, а вообще о русском народе: он ведь, Иван, такой — мировыми масштабами любит мыслить. Иван широкорото улыбался:
— Мо-ло-дец!
— Да Марии Прокопьевне и Петру Ефимовичу скажи «спасибо», что на ум наставили. А то и сегодня бы ему про границу рассказывал.
— Ну-у, мать, — стушевался Иван. — Про границу тоже не лишнее… Может, рассказы мои и удержали его… А то ведь он у нас видишь какой… Орёл!
Варвара Егоровна насмешливо покачала головой;
— Иван, да не взлети и ты вместе с ним в поднебесье.
Иван, видно, понял, что воспарил высоко, засмущался:
— Да ладно, ладно тебе… Я ведь ничего такого и не сказал… Только отметил, что он молодец.
А молодец всё ещё не мог опомниться от того, что на него свалилось. Готовился к тайной помощи, а оказалось, что поднял шум на всё Полежаево.
Тишка, как в омут, бросился в работу. Но он, не в пример Славику, уходил на неё незаметно. Прибегал из школы, переодевался и исчезал, словно хорёк. Где Тишка? А его уже нет, уже дрова пилит у больницы. Ну, конечно, для него работа — привычное дело. Выставлять себя напоказ не надо. Это Славику хочется, чтобы все на него обратили внимание.
— Мамка, ну я же опаздываю! — капризно кричал он.
— Ой, горюшко моё, — притворно вздыхала Варвара Егоровна, в душе-то радуясь, что сын рвётся к работе, — неужели без няньки и не собраться?
— Мамка, да ты мне выдели что для работы — какие штаны, какая куртка, — и я больше тебя не побеспокою…
— Не побеспокоишь? — усмехалась Варвара Егоровна, с трудом верящая, что и Славку можно зажечь работой: дома воды принести не заставишь, а тут торопится, пуговицы на рубахе трещат.