Посылка из Полежаева

Фролов Леонид Анатольевич

Пётр Ефимович захохотал:

— Какие же вы ещё дети! Да ведь и в аэропорту паспортный режим проходить надо, как и на границе. Ты на лётное поле и выйти не сумеешь, пока тебе пограничники в паспорт штамп не поставят, что гражданин такой-то… Дресвянин, скажем… такого-то числа выехал в такую-то страну… по специальной командировке.

— В аэропорту пограничники? — усомнился Серёга. — За тысячи километров от границы?

— А ты что думал? Хитрее всех, что ли? Ты лётчиков-то и в глаза не увидишь.

— Да-а, — подытожил свои сомнения

Серёга. Он и раньше подозревал, что никакой страны Чили Тишке не видать как собственных ушей, но у него не находилось подходящих слов, чтобы убедить в этом Тишку. А Петя-Трёшник сказал всего несколько фраз — и безмозглому дураку после этого станет ясно: ни самолётом, ни морем, ни по железной дороге, ни пешим порядком границу Тишке не пересечь… Вот если с Ивановским детским домом связаться — Корвалану можно куда больше помочь, чем тыкаться вслепую, как это делает Тишка.

С лётчиками он договорится… Как бы не так…

Петя-Трёшник внимательно смотрел на Серёгу:

— Ну, так что, друг Дресвянин? К какому выводу мы придём? Побежим в Чили или не побежим?

— Да я-то и не собирался.

— А кто собирался?

Серёга сжался ёжиком. Ох и Петя-Трёшник, ох и хитрец, думает, Серёга проговорится, думает, выдаст Тишку. Да нет же, нет, не на того напали. Серёга и сейчас вывернется.

— Вы собирались, — не мигая, уставил свои глаза Серёга на Петра Ефимовича.

— Я?

— Да. Вы ж говорили: отбросить бы вам годков этак двадцать — сбегали бы.

Петя-Трёшник, довольный, захохотал:

— Молодец, Дресвянин! За словом в карман не лезешь. Находчивости тебе не занимать. — Он помолчал и подмигнул: — Ну, а Корвалану-то помогать надо?

— Надо.

— Вот то-то и оно, Дресвянин. Надо, — сказал Петя. — Тут Тишкиной посылкой гор не свернуть… А ты рисуй, рисуй заголовок: «Поможем Чили!» Со стенгазеты твоей и начнём.

Тишка слушал Серёгин рассказ не перебивая, и это Серёгу настораживало.

— Да чего ты, в самом-то деле? — не выдержал он. — Ну, будем теперь всей школой деньги зарабатывать для Чили. Это же надёжнее, чем твоя посылка.

— Се-рё-га, — выдохнул свою боль Тишка. — Там же пи-и-ил-ка была. Как ты этого не поймёшь?

— А то некому, кроме тебя, пилку передать Корвалану? Один ты такой, что ли? — не сдержался Серёжка.

Слово — не соловей, выпустил — не поймаешь, Тишка, как от удара, дёрнулся, сорвавшись локтем с колена.

— Ты перетрусил со мной бежать, потому так и говоришь… — вскинулся он, хотя и сам уже понимал, что не в трусости дело, а в благоразумии.

— Ничего я не перетрусил, — ничуть не обидевшись, проговорил Серёга. — Я же знал, что из этого ничего не выйдет.

— Откуда ты знал-то, когда и не пробовали… Так и скажи честно, что от мамкина подола не оторваться. А то «бессмысленно», «бессмысленно», «один ты такой, что ли»…

Тишка держался, с Серёгой задиристо не от того, что не соглашался с ним, а из чистого упрямства. Для себя-то он давно решил, что с побегом

в Чили ничего не получится. Даже если Тишка и пересечёт границу, что он будет делать в чужой стране? Ведь в райцентр, в Берёзовку, приди — и то, не спрашивая у прохожих, не найдёшь нужную улицу. А в Чили у кого вызнаешь, где находится монастырь «Трес аламос», на каком языке с чилийцами разговаривать станешь? Вот если бы Наташа Коростелёва из Московского Дворца пионеров в Сантьяго приехала — эта бы всё нашла. Не Тишке Соколову чета.

Серёга Дресвянин Тишкино молчание истолковал по-своему:

— Ну, ты извини… Я не так сказал… Я ведь не в обиду тебе… Ты и сам посуди, что лучше: один помогаешь или вся школа? Разницу чувствуешь?

— Чувствую, — вздохнул Тишка.

На ёлках, прижавшихся к изгороди, лопались от солнца шишки: потрескивание стояло такое, будто на сковороде жарили подсолнечные семечки. Крылатые «вертолётики» мошкарой опускались с ёлок вниз и, подхватываемые ветром, струисто текли по снегу, распространяя вокруг запах смолы.

Приближалась весна.

Вон даже осинки по-летнему озеленили кору и выбросили из-под почек пушок. И они уже не боялись морозов, видно, чувствовали, что морозы-то эти с дуплом, недолговечные.

— Ты мне, Тишка, поверь, — сказал Серёга. — В одиночку никому ничего не сделать.

— Да я уже знаю, — вздохнул Тишка. — Только Мария-то Флегонтовна почему так делает? Она что, лично мне не могла вручить?

— Серёжка развёл руками.

41

Ох, уж как Варвара Егоровна ругала себя! Это ж надо такой недотёпой быть. Спрятала, называется, крышку за ларь. Пожадничала: пригодится, мол, потом. Пригодилась… Нет бы в печку сунуть, гори она синим огнём. Так рука дрогнула: а ну, кому-то посылку собрать придётся — не гоношись, не ищи фанерку, она за ларём спрятана. Но разве от Славки чего-то спрячешь? Шныряет везде, как кошка. Из-под земли и то, наверно, унюхает, достанет. Посылочный ящик Варвара Егоровна забросила тогда на подволоку: на нём никаких отметок не было — такой же картонный, как и те, что давно валялись в пыли. А вот фанерную крышку с чилийским адресом прибрала — а надо было в печке спалить!

Теперь куда ни пойдёт, перед глазами Тишкино зарёванное лицо.

— Мам-ка-а! Ты почему же мне не сказала, что посылка вернулась?

Ну, чем ему ответишь на слёзы? Расстраивать, мол, не хотела… Так он и слушать тебя не станет. Как заклинание твердит:

— Почему?.. Почему?.. Почему?..

Прибегал к нему дружок Серёжка Дресвянин. Вроде поуспокоил. О чём уж они шептались с ним, Варвара Егоровна и узнать не пыталась. Славка было приставил ухо к приоткрытым дверям — ребята шептались в сенях, — так Варвара Егоровна ухватила сына за штанину и, как котёнка, стащила с порога, ещё и подзатыльник отвесила, а дверь прихлопнула, закрыла вплотную. Славка заканючил: