Повесть о детстве
Шрифт:
«Мамаша» неожиданно для всех устроила аукцион в пользу детей героев, и с ней вместе у столика под белой шёлковой крышей стояла жена Магазаника. Сёма со стариком Залманом Ша-цем пришёл посмотреть на эту торговлю. Они остановились поодаль и молча наблюдали за дамами. Вскоре к ним подошёл господин Гозман и с серьёзным видом положил па стол бумажку, точно он действительно верил в эту игрушечную затею. Появился и Магазаник, сопровождаемый Фраймапом. Он вежливо поклонился «мамаше» и, вытащив из кармана старый, потёртый кошелёк, протянул дамам десять рублей. Оглянувшись, он увидел Залмана и Сёму и, тяжело ступая, направился в их сторону. Фрайман побежал за ним.
— Да,— сказал Магазаник, вздохнув,— сейчас нужно думать друг о друге!
Залман молчал. Сёме было противно смотреть на величаво-спокойное лицо купца. «И вас презираю!» —хотелось сказать ему, но Сёма знал, что слова эти ни к чему, и он угрюмо молчал.
— Если я ие ошибаюсь,— обратился Магазаник к Сёме,— вы были у меня в доме?
— Мальчик служил у вас,— вежливо сообщил Фрайман.
— Цы! — прикрикнул на него купец.— Я это сам знаю.— Он замолчал, чувствуя неприязнь стоящих рядом людей, испытывая что-то похожее па смущение.— А вы как дышите, Шац?
Старик поднял па него глаза и укоризненно покачал головой:
— Некрасиво, господни Магазаник! Стыдно спрашивать! У меня там два сына. У них есть сто шапсов стать покойниками. Сто из ста!
Магазаник пожал плечами:
— Долг!
Шац посмотрел на него с удивлением:
— Я не слышал, что вы тут говорили. Но для вашего здоровья будет лучше, если вы сейчас Hte уйдёте!
Руки старика дрожали, он был гневен и страшен в эту минуту.
— Старый человек,— поучаюхце произнёс Фрайман, строго глядя на Шаца.— Разве можно так разговаривать? Вам желают добро, а вы...
— Цы! — возмущённо прорычал Магазаник и, с силой оттолкнув оторопевшего Фраймана, пошёл к экипажу.
— Боже мой,— схватился за голову маклер,— у всех первы, а я должен терпеть!
Он искал сочувствия у Сёмы или ПТаца. Но Сёма молчал, а Шац смотрел на него с таким угнетающим сожалением, что Фрайману вдруг показался тесным воротник, и, поспешно развязав галстук, он перебежал па другую сторону.
— Горе,— сказал Шац, прощаясь с Сёмой,— горе...
За столиком громко смеялась «мамаша», разговаривая с женой купца:
— Я таки женщина, но меня не так легко обкрутить.
— Ещё бы!
— И я ему сказала: «Я бросаю векселя в печку. И можете меня...»
Она нагнулась и, прошептав что-то купчихе на ухо, засмеялась ещё громче. Но, смеясь, она заметила приближающегося Сёму, и лицо её приняло скорбное, почти страдальческое выражение.
— Ты идёшь с работы? — спросила она его голосом умирающей.
— Да,— ответил Сёма.
— Ну, как твоё здоровье?
— Очень хорошо,— вежливо ответил Сёма.— У меня его столько, что даже немного лишнего.
— А как твоя бабушка?
— Тоже очень хорошо! У нас всё хорошо, мадам. Одно удовольствие, и пирожки с маком!
— Ты шутишь,— грустно улыбнулась «мамаша».— Но бабушка ведь такая старенькая, совсем старенькая!
Сёма посмотрел на напудренный клюв «мамаши» и удивлённо поднял брови:
— Она — старенькая? Что вы, мадам, она одних лет с вами!
Сёма любезно раскланялся, а «мамаша» осталась стоять с открытым ртом, как будто она поперхнулась его словами. Редкие зубы её торчали, как поднятые грабли.
Возвратись домой, Сёма застал Пейсю, который с озабоченным видом мотался по комнате.
— Наконец-то! — воскликнул он.— А я тебя жду и жду.
— Что-нибудь случилось?
— Не говори! — махнул рукой Пейся.— Конечно, случилось. Пойдём!
Но тут в их беседу вмешалась бабушка. Она подошла к Пейсе и, угрожающе взглянув на него, закричала:
— Куда пойдём? Куда пойдём, я спрашиваю? У тебя там иголки торчат? У тебя под ногами земля бежит? Ты не видишь, что ребёнок пришёл и ему надо покушать?
— Пусть кушает,— с досадой согласился Пейся, нетерпеливо постукивая ногой.
Но Сёме уже самому не хотелось есть. Новость! Какая же, интересно, новость?
— Не могу,— прошептал Пейся и перевёл глаза на бабушку.— При ней нельзя.
— Бабушка, уже всё? — робко спросил Сёма.
— Как это всё? — возмутилась бабушка.— А суп я кошкам вылью? Перестапь сидеть на одпой поге!.. А ты,— напала она опять на Пейсю,— ты можешь съесть буханку хлеба! У тебя жир висит. Ему бы твой аппетит!
— Бабушка!
Но бабушка продолжала греметь, стучать вилками и ножами,
и даже на кухне, где никого, кроме кошки, не было, она продолжала ворчать.
— Пойдём! — Сёма подмигнул Пейсе.— С супом я кончил.
Но и на улице Пейся продолжал таинственно молчать, и это
разозлило Сёму.
— Ты будешь говорить? Или я сейчас плюну и уйду.
— Буду. Но надо найти место. Чтоб никого, понимаешь?
— Понимаю,— недоверчиво произнёс Сёма и пристально взглянул на Пейсю.— Я знаю твои тайны. Опять слепого жена?
— Нет, совсем другое.
— Ну говори уж!
— Сейчас, одну мипуточку.— Пейся внимательно посмотрел направо, потом налево, заглянул в какой-то чужой двор и, наконец успокоившись, зашептал: — К нам приехал Мойше Доля. На постоянное жительство!
·— Что ты говоришь? — искренне удивился Сёма.— А кто он такой?
— Ты не знаешь, кто он? — обиделся Пейся.
— Как раз пе знаю,— признался Сёма.— Наверно, певец?
— «Певец, певец»! — с презрением произнёс Пейся.— Не знать таких вещей? Фу, прямо стыдно перед людьми! Спроси у любого старого еврея — все его знают. Это самый сильный человек на свете!