Повесть о детстве

Штительман Михаил Ефимович

Пейся поспешно отказался и так уставился в покрасневшие ноги хозяина, что старый Лурия, смущаясь, сказал:

— Не смотрите так на мои мозоли. Я боюсь, что вы их сглазите.

— А где дети? — улыбаясь, спросил Сёма.

— Но знаю,— пожал плечами Лурия,— у каждого есть дела, а заработок только у меня.

Гости молчали, и хозяин, внимательно оглядев всю тройку, спросил:

— Моя{ет быть, вы хотите выпить, так шкалик уже на столе.

— Пет.

— Так чего же вы пришли? — возмутился Лурия.

Но друзья не успели ответить —

в комнату без стука ввалился Майор, старый знакомый Сёмы, приказчик Магазаника, человек с рассечённой губой и ленивыми, как у кошки, глазами.

— Ой, боже мой,— закричал он,— я не выдержу!

— Тихо,— засмеялся Лурия.— Не пугайтесь! Это родственник моей жены. Он любит шутить.

Но Майор не шутил, он бегал по комнате, стонал, хватал себя за волосы. Наконец, обессилев, упал на стул и заплакал, громко всхлипывая и причитая, как женщина.

— Главное, обидно мне,— кричал он, тяжело дыша,— за что всё это? За что, бог мой родной, ты наказываешь меня?

— Перестань ужо! — возмутился Лурия, стукнув кулаком по столу.— Жена умерла?

— Нет,— затряс головой Майор,— как раз все здоровы.

— Здоровы? — переспросил хозяин.— Тогда пойди вылей на голову ведро с колодца, и всё пройдёт!

Сёме не приходилось видеть плачущих взрослых мужчин, и он уже был не рад своему посещению.

— Пойдёмте,— тихо сказал он Антону,— хмара прошла!

Они встали.

— Нет,— неожиданно воспротивился Майор, глядя на них красными испуганными глазами,— я хочу, чтобы все знали. Я хочу, чтоб вся Россия знала...— Он выпил залпом высокую стопку водки и торопливо заговорил: — У кого я служу? Я служу у Магазаника. Десять лет я меряю аршином его мануфактуру. Вы это знаете? — обратился он к Антону. (Антон кивнул головой.) — Хорошо,— продолжал Майор, хватаясь за волосы,— он мне делает честь! У него все родные, а я так... просто. И вот настало моё время идти в присутствие, ещё год тому назад. Хорошо, Магазаник зовёт меня к себе и говорит: «Царь Николай перекрутится без тебя, у него солдат хватит. А твоей семье нужен ты, и в лавке тоже будет трудно без твоих золотых рук.

Одним словом, я плачу за тебя сто рублей, и ты не годен. Но на всякий случай,— говорит он мне,— понемногу истощайся, чтоб у тебя не был слишком богатый вид!..» Один бог знает, сколько н выпил чёрного кофе, сколько я проглотил дыма и не спал ночей! Утром я приходил на службу — господин Магазаник смотрел на меня и хвалил моё лицо. «Молодец,— говорил он,— уже жёлтый, как лимон! Я даю сто рублей, а ты делаешь вид!» Так мы вместе старались. Я говорил жене: «Теперь уже дело верное: вид делает своё, деньги — своё, и я остаюсь дома. В две руки всё легче!»

— Ну и что же? — заговорил Пейся, теряя терпение.— Вас всё-таки взяли?

— Нет, не взяли! Я пришёл на комиссию, врачи похдупали, постукали и дали белый билет. Я вернулся домой, мы немножко поплакали от радости, конечно, и я пошёл благодарить хозяина. Господин Магазаник вышел ко мне и сказал: «Чужое горе — моё горе, кто плохой друг своему единоверцу, тот плохой сын своему богу».— «А как же будет с деньгами?» — спросил я. «Мне это не спешно,— ответил хозяин,— по частям отдашь сто рублей, и никаких процентов мне, конечно, не надо!»

— Очень любезно с его стороны,— не удержался Пейся.

— Любезно,— согласился Майор.— Восемь месяцев я выплачивал частями долг. И можете поверить, что жене я горжетки не покупал и у детей, извините, не было лишней рубахи. Наконец я выплатил эти сто рублей, и всё пошло хорошо. Но вдруг вчера мы сидели с коиторхдиком Меером, и он мне под большим секретом говорит... и что он мне говорит? Что господин Магазаник таки хотел внести сто рублей, но, когда он увидел, что я таю на его глазах, он решил, что всё обойдётся без пего, и сто рублей он пока оставил у себя. Вы понимаете?

— Что же вы? — спросил Сёма, хватая Майора за пиджак.—> Он вам вернул ваши деньги?

— Деньги...— пожал плечами Майор.— Откуда? Я продолжаю делать вид, что он меня спас. Если я скажу слово, он меня выгонит. Если пойду жаловаться, будет ещё хуже! Просто за моё горе я ему подарил сто рублей. И пусть все знают,— устало добавил он,— пусть вся Россия знает.

— Вы дурак!..— закричал Сёма.— Антон, скажи ему, объясни ему, что так нельзя!

— А дети? — тихо спросил Майор.— Они найдут себе второго отца?

— «Дети, дети»! — со злобой повторил Сёма.— Кто ограбит неимущего — навеки потеряет тепло своего крова! Кто осудит невинного — падёт замертво!.. Где правда, Лурия?

Лурия подошёл к побледневшему Сёме и обнял его за плечи. — Я люблю, когда ты сердишься...— задумчиво сказал он.— И отец твой тоже такой сумасшедший!

Но Сёма не слышал его слов, он выбежал на улицу, бледный, дрожащий, с серым, осунувшимся лицом. «Боже мой,— спрашивал он себя,— что же это?..» Товарихци его молча шли рядом. Дождя уже не было, чёрные лужи блестели на дороге.

МОЙШЕ ДОЛЯ

Трудно было почтальону Цомыку разносить эти письма с тяжёлой чёрной печатью. Он был добрый человек и любил больше денежные переводы. Но с его желаниями никто не считался, и оттуда, с фронта, с линии огня, приходили лаконичные уведомления: смертью храбрых пал ваш сын, смертью храбрых пал ваш муж... В синагоге шли траурные моления, осиротевшие дети просили подаяния на базаре, и было страшно, потому что никто не знал, что будет завтра. Ожидали новых печальных вестей, ожидали новых мобилизаций. Воздух был полон тревожных и тягостных предчувствий.

Рассказывали, что житель местечка белобилетник Квос однажды утром отказался встать с постели. Он заставил жену поставить на стуле близ кровати какие-то баночки, склянки, бутылки с микстурами. «Пусть видят, что я болен!» — сказал он. Он лежал па больших жарких подушках, испуганно глядел на дверь, ожидая, что кто-то придёт и его поволокут на фронт. «Всех будут брать,— твердил Квос,— всех, у кого ходят ноги!..» В тот же день всё местечко узнало, что Квос не хочет вставать, и это маленькое происшествие ещё больше встревожило людей.