Повесть о граффах
Шрифт:
Рабочий день бывалого граффа начинался около девяти, а на завтрак многие жители королевства предпочитали шумную атмосферу ближайшей кофейни, где на их утреннюю газету клали горячие лепешки и скромный по размерам счет. Час с восьми до девяти утра был любимым часом у Ирвелин. Уже к восьми она приходила в выбранную кофейню, занимала место с лучшим видом, заказывала кофе и принималась за ненасытное наблюдение.
Эфемеры предпочитали высокую скорость и в утренней трапезе: буквально на бегу глотали кашу и, с бренчанием оставив тарелку на баре, устремлялись к выходу. Отражатели и материализаторы, напротив, проявляли спокойствие; эти граффы неспешно перелистывали страницы газет, заказывали себе чашку за чашкой, словно им и не нужно
Признанных мудрецов Граффеории – телепатов – увы, вы не встретите ни в одном кафе королевства. Эти обособленные ото всех граффы предпочитают утро в уединении, окружив себя звуками исключительно природными. К привычкам телепатов можно отнестись с пониманием: чтение мыслей других людей, согласитесь, – занятие достаточно утомительное. Поэтому-то за телепатами и закрепилась репутация главных затворников Граффеории.
Инициировать в заведении кукловода – граффа, способного дарить неживому признаки живого, – легче всего. Редкий кукловод не считает своим долгом прихватить на завтрак хотя бы одного из своих многочисленных животных. Бывало даже, кукловод брал в сопровождение сразу всех, как это делала почтенная дама в белой широкополой шляпке, чью фигуру Ирвелин встречала весь сентябрь в кофейне «Вилья-Марципана». В двери кофейни почтенная пожилая дама заходила не одна, а в сопровождении полдюжины гладкошерстных кошек; в это утро двое кошек ютились на костлявых плечах хозяйки, остальные же вяло семенили вокруг ее ног. Тетушка Люсия, владелица кофейни, всегда провожала процессию самым строжайшим из своих взглядов, но при этом в обслуживании почтенной даме не отказывала – постоянный гость, пусть и такой эксцентричный, был для нее на вес золота.
Во время своих наблюдений Ирвелин иногда приходилось быть свидетелем чужих разговоров. С соседних столиков доносились обрывки фраз, признания, семейные перипетии и даже целые истории – будто вся жизнь Граффеории концентрировалась здесь, на шатких стульях, в окружении сытости и горячего чая. Один из таких ненароком подслушанных разговоров случился и этим утром, а объектом подслушивания была та самая почтенная дама в белой шляпке, укутанная шелком и кошками. Звали почтенную даму госпожа Корнелия.
В это утро вместе с Корнелией в кофейню вошла вторая дама, не менее пожилая и не менее важная. Всей дружной мяукающей компанией они присели за соседний от Ирвелин столик у черного рояля. Дамы сделали заказ (вареный лосось, много вареного лосося) и принялись за свежайшие сплетни.
– Будь они неладны, эти эфемеры!
– О ком ты говоришь, Корнелия?
– О своей невестке, разумеется! – с брюзжанием возмутилась дама. – Видишь ли, Патришия, вчера мы гостили в доме моего сына. Вечер провели великолепно! Кошки насытились деревенским воздухом, а я таки размяла свои немолодые кости. Но утро! Сегодняшнее утро я запомню надолго.
– Что же произошло? – ахнула Патришия с признаками раболепия, в то время как несколько кошек прыгнули на рояль и принялись вальяжно вышагивать по пыльной крышке, оставляя за собой следы лап.
– Невестка моя, крайне неразумное порой создание, – эфемер. И сегодня ей, видите ли, приспичило вскочить с постели ровно в пять. В пять утра, Патришия!
– Зачем же ей понадобилось вставать с рассветом?
– Поверишь ли ты? Чтобы посмотреть на этот самый рассвет! Видите ли, у них там, в Олоправдэле, он какой-то особенный. – Корнелия пренебрежительно округлила глаза. К ней на колени запрыгнул пятнистый кот, и дама принялась его гладить усыпанной перстнями рукой. – Мало того, в этот раз невестка решила привлечь в свою секту и меня. Она ведь знает о моем распорядке дня, которого я строго придерживаюсь вот уже тридцать лет. Знает! И что же вытворяет? Подходит к моей постели в пять утра и ласково говорит: «Просыпайтесь, Корнелия, светает».
– Какое неуважение к собственной свекрови!
– Безобразие! – она вскрикнула так, что кот тут же спрыгнул с ее колен. – В моей жизни расписана каждая минута, и лишних импровизаций я не потерплю. Мой сон должен длиться до восьми, ровно до восьми!
Патришия понимающе закрутила головой.
– И только из уважения к любимому сыну мне пришлось подняться на три часа раньше и идти лицезреть проклятый рассвет. Семьдесят пять лет живу, а рассветов будто не видала! Первым же трамваем я сбежала оттуда. Теперь весь день придется носом клевать.
Патришия одобрительно цокала после каждого возмущения своей подруги, но на ее кошек, крутящихся рядом, она поглядывала с плохо скрываемой опаской, что Ирвелин весьма позабавило.
– А позавчера! Что со мной произошло позавчера! Настоящий заговор! – продолжала Корнелия, подкармливая полосатого кота кусочком лосося. – Как ты знаешь, Патришия, по вечерам я гуляю, с шести до семи тридцати пяти. Маршрут мой каждый день неизменен. Никаких импровизаций! Сначала прогуливаюсь через дворцовые сады, сворачиваю на Банковский переулок и шагаю вплоть до Робеспьеровской. – Она резко вскинула руками, отчего с ее худых пальцев соскочило несколько крупных перстней. – Иногда, честное слово граффа, у меня складывается ощущение, что на этой треклятой улице живут одни смутьяны. Да, знаю, Патришия, что ты скажешь. Робеспьеровская славится своими фасадами, якобы самыми красивыми фасадами во всей Граффеории, но, голубчик, и что с того? На мой вкус, все дома там слишком вычурные…
– Так что же произошло на Робеспьеровской, Корнелия? – перебила подругу Патришия. Ирвелин ее мысленно поблагодарила, ей тоже не терпелось узнать суть претензии.
– Настоящее преступление! – Морщинистое лицо госпожи Корнелии возымело выражение грозной решимости. – Иду я, значит, со своими кошками, никого не трогаю, ведь мы, кукловоды, с уважением относимся к личному пространству каждого граффа. А вот тот сутулый господин, что выскочил прямо на меня и сбил меня с ног, точно не из кукловодов! И кто он по ипостаси – и так ясно. – Патришия показательно нахмурилась, делая вид, что ушла в глубокие раздумья. – Эфемер, Патришия, кто же еще! Будь они неладны! Выскочил на меня из лавки и деру дал! А до того, что достопочтенная немолодая женщина по его вине лежит на тротуаре, ему и дела нет. Я повредила колено, к его стыду будет сказано! Плюс ко всему…
В этот момент белая шляпка Корнелии съехала со спинки стула и упала на бетонный пол. Ирвелин, искоса заметив падение, инстинктивно наклонилась, схватила шляпку и через проем протянула ее хозяйке:
– Вы обронили.
– Что? А, благодарю. – Госпожа Корнелия рассеянно приняла шляпу и остановила свой взгляд на протянутых руках Ирвелин. – Милочка, какие у вас грациозные кисти. Патришия, ты только взгляни!
– М-м-м? – Ее подруга нехотя обернулась, а Ирвелин так и застыла с протянутыми руками.
– У этой девушки потрясающей красоты руки! – произнесла Корнелия, вынув из своего крохотного розового ридикюля пенсне и приложив его к глазам. – А эти пальцы! Уникальная поэтичность! Будь я иллюзионистом, непременно бы изобразила их на бумаге или на небесном склоне…
– Спасибо, – неуклюже сказала Ирвелин и, когда наконец Корнелия перестала изучать ее пальцы, притянула свои руки к груди.
Патришия с пеной у рта выпалила:
– Что же случилось потом, на Робеспьеровской? Ты не закончила.