Повести и рассказы
Шрифт:
Разбудила Марию мать. Склонившись над дочерью и дотрагиваясь ладонью до ее лба, тихо, ласково звала:
— Мария, дочушка… Что с тобою? Ты вся горишь.
— Горю? — очнулась девушка. — Почему горю?
За окном уже серело, дождь барабанил в окна. Мать принесла термометр, и Мария смерила себе температуру.
— Неважны мои дела, мама…
— Ох, горе ты мое… Сколько там?
— Сорок…
Взяв Марию под руку, мать перевела ее в комнату, уложила на диван.
Все тело ныло, голова разламывалась. Лежа в постели, Мария слышала
Марии неловко, что, заболев, она доставляет столько хлопот и своим на маяке, и, может, даже тем, далеким, на берегу.
— Мама, не нужно! И так пройдет!
Но ее не слушают. Дема уже хлопнул дверью, пустился — после ночной вахты — в свой марафонский пробег.
Пока он бегал, боцманша принялась лечить Марию домашними средствами. Поила ее чаем с медом, наварами трав, сильно растерла каким-то жиром.
Дема вернулся намного раньше, чем ожидали. Ввалился на кухню встревоженный, запыхавшийся, забрызганный до ушей грязью.
Евдокия Филипповна при его появлении только руками всплеснула.
— Что случилось, Дема?
— Передал…
— Слава тебе гос… Ну?
— Сам товарищ Гопкало обещал принять экстренные меры. А как ей?
— Как будто заснула…
Дема облегченно вздохнул, стал приводить себя в порядок.
Вскоре, пробиваясь сквозь сетку дождя, появился на море «Боцман Лелека». На этот раз не прошел мимо, завернул прямо на маяк и, несмотря на немалую волну, удачно пришвартовался.
Прибыл Вовик, привез молодого врача.
Мария металась в жару, и в первое мгновение ей показалось, что это лишь во сне привиделась ей похожая на гречанку девушка в голубой накидке, а за ней бледный, взволнованный, весь в блестках дождя Вовик-капитан. Как будто пеленой морского тумана была отделена от них Мария. Они стояли и разговаривали где-то далеко, хотя разделяла их только комната.
Мать, взяв из рук девушки-врача саквояж, показала Вовику, где повесить мокрую топорщившуюся голубую накидку и легкое демисезонное пальто, которое он предупредительно подхватил с плеча врача.
Сбросив ботики, приезжая оправила на себе шерстяной свитер с приколотым к нему белым голубем мира и, приблизившись к больной, просто, с деловым видом присела на край дивана.
— Ну как? — улыбнулась она Марии и, привычно взяв руку больной, стала считать пульс.
Вовик не подошел к Марии. Может быть, потому, что был без галош и боялся наследить на чистеньких, сухих половичках? Ах, пусть бы не боялся, пусть бы подошел, а то почти и не смотрит в ее сторону, будто избегает возбужденного взгляда больной.
Переминаясь с ноги на ногу, потоптался у порога, словно чужой, в своем блестящем дождевике и уже собрался уходить.
— Может, хоть чайку выпьешь? — утираясь белым
— Нет, спасибо, Евдокия Филипповна. Спешу. Рейс!
— Не забудьте меня захватить потом, — напомнила врач.
— Вас? Забыть? — усмехнулся Вовик. И, обращаясь к Евдокии Филипповне, объяснил: — Ксения Васильевна останется у вас до вечера. Зайдем за ней, когда будем возвращаться в порт.
— Ох, сынок, как бы непогода не разыгралась… Как вы тогда пристанете?
— Мы не пристанем? Да пусть тут хоть горы выворачивает!
Девушка взяла у Марии термометр.
— Сколько? — поинтересовался Вовик с порога.
— Тридцать восемь и восемь…
— О, не так страшно. Крепись, Мария! Ты же у нас молодчина! — И, сверкнув плащом, исчез за дверью.
Последние его слова, его улыбка заметно подбодрили больную. Ей будто стало легче.
— Я так вам благодарна, Ксана, — от души призналась она, когда мать, отлучившись на кухню, оставила их с глазу на глаз. — Мне даже как-то неловко за эту нелепую мою простуду. Сколько лишних хлопот и вам и… всем.
— Что вы, Мария, — успокоила больную Ксана. — Это ведь наш долг.
— Долг долгом, но сюда…
— Конечно, без привычки на море немного жутковато: глянешь — оно такое неспокойное! Но за это уж благодарите отчаянного нашего капитана. Вряд ли кто другой отважился бы сейчас на таком суденышке да в такой рейс!
— Нет, рыбаки еще все в море, — появившись на пороге, сказала боцманша. — Вы хотели руки помыть? Вода готова.
— Вот спасибо!
Ксана встала и, постукивая каблучками, направилась на кухню. Мария залюбовалась: какие косы! Наверное, если распустить их, совсем была бы похожа на русалку, вытатуированную у Вовика на груди.
Ксана искренне тронула Марию своим вниманием, своим приездом в такой день на остров. Силу долга Мария знала по себе, но здесь, видимо, кроме чувства долга, было и желание, потому что, если бы Ксана не захотела, она нашла бы десять отговорок, и даже товарищ Гопкало не смог бы ее заставить поехать сюда. Сама же говорит, что к морю она непривычна, что море ее страшит.
Из кухни Ксана вернулась умытая, посвежевшая и, пододвинув стул к дивану, снова спокойно села около больной. Мария невольно сравнивала себя с молодым врачом, смотрела на себя и на нее глазами Вовика. Одна сидит свежая, здоровая, спокойная, исполненная сознанием своей красоты, а другая скрючилась рядом с ней, такая неказистая, маленькая в постели, со скуластым лицом и огрубевшими от работы руками… Такими видел их только что Вовик, такими унес в своей памяти в открытое море.
Для молодого врача Мария, видимо, была приятной и интересной пациенткой. С простодушной доверчивостью она выслушивала советы Ксаны, не морщась проглотила порошок, терпеливо перенесла укол. Только очень засмущалась при этом, стыдливо отвернулась к стене, когда стальное жало шприца вонзилось ей в тело.