Повести и рассказы
Шрифт:
Память до сих пор хранит и события того вечера, и все, что запечатлели мои глаза, когда я шел от нее: темно-синее небо, усеянное яркими звездами, которые мерцали и переливались, словно драгоценные камни; чернеющие очертания больших зданий и маленьких домов вдоль улицы; проемы окон, желтеющие от зажженного в квартирах света. Все это воспринималось неправдоподобным, чем-то вроде декораций к пьесам-сказкам. Большая круглая луна неотступно следовала за мной, то прячась за дымоходные трубы, то снова выставляя свой полный светлый лик над крышами приземистых строений. В лесопитомнике, видимо, недавно вспахали землю, и оттуда теперь шел неповторимый дух сырой земли и прелых листьев, знаменуя наступление нового цикла в кругообороте природы и неумолимый расцвет ее в будущем. И хотя ветра не было, этот запах заполнял все окрест, вызывая ощущение чистоты, прилива новых сил, будоражил подсознательное желание искать и находить во всем только прекрасное.
Всего лишь одним-единственным годом ограничилось мое знакомство с Лу Ся. Летом умерла ее мать, сама же она окончила среднюю школу первой ступени. Отец продал небольшой двухэтажный дом и с детьми переехал в город Аньшань. Перед отъездом Лу Ся приходила в наш двор попрощаться со мной и Чжу Ли, но, к сожалению, меня дома не было — нас со старшей сестрой на время летних каникул отец забирал в санаторий «Бэйдайхэ». Когда мы вернулись, Лу Ся я не застал, она давным-давно уехала.
Как бы желая повторить чудесный сон, я отправился к дому, где она жила, но в нем уже поселились новые люди. Теперь от Лу Ся во всем нашем городке не осталось никакого следа. Правда, Чжу Ли передала мне от нее бумажный сверток с книгой «Путешествия Гулливера», на первой странице которой красовалась дарственная надпись и подписи Лу Ся и Лу Аня. Эта книга теперь единственное, что осталось на память от нее! Я берегу ее, храню не просто как книгу, потому что она дает мне то, что ни одна другая книга дать не может. Это поразительная книга! Для меня в ней скрыто два смысла, и пусть второй смысл не нашел отражения на ее страницах, тем не менее в нем есть я, хотя мое имя там не упоминается ни одним словом…
После отъезда Лу Ся прислала из Аньшаня несколько писем Чжу Ли, в которых неизменно передавала мне привет. Но лентяйка Чжу Ли ответила ей только однажды, и переписка между ними постепенно оборвалась. Мне же она не написала ни разу.
Да… Даже и теперь я никак не могу понять, что происходило с нами в тот вечер, что заставляет меня на протяжении вот уже долгих лет предаваться бесплодным думам. Вспоминаю, как однажды, сидя на уроке, я безотчетно непрерывно царапал на парте имя Лу Ся. После того памятного вечера она еще не раз приходила к нам, но, встретившись со мной, была безразличной.
Да… Я опять о том вечере. О чем она говорила? Что говорил я? Кажется, ничего особенного. Перебирая в памяти тот разговор, теперь я думаю, что ее слова, которые тогда приводили меня в трепет, были самыми обыкновенными и не заключали в себе ничего значительного. Во время последующих встреч Лу Ся никогда не вспоминала о том вечере. Быть может, на нее он не произвел впечатления и только мне чудилось тогда что-то имеющее особый смысл, может быть, меня тогда обманывали мои чувства, а может быть, я испытал наивную, детскую любовь!
С тех пор я больше не встречался с Лу Ся и ничего о ней не слышал. У каждого из нас были друзья детства, весны нашей юности, все мы в ту пору были неразлучны, как бывают едины утреннее солнце, встающая заря, наступающий рассвет, чистая роса, которые сначала составляют единое живописное полотно, а потом, с течением времени, медленно, но неизбежно размываются. Лу Ся была моим другом, одним из многих в моей юности. Она давно и бесследно исчезла из моей жизни, наслоения прожитого запрятали ее далеко. Для меня, претерпевшего немало невзгод и накопившего житейский опыт, детство и юность представляются ныне в виде пересохшего ручейка, чьи прозрачные, чистые струи с искрящимися брызгами не суждено больше видеть, чью сладостную прохладу не суждено ощутить. Но чарующее и звонкое журчание того ручейка навеки сохранит моя душа…
По совершенно случайным и неожиданным ассоциациям иногда в моем сердце буквально на мгновение возникает образ Лу Ся, перед взором воскресает время, проведенное с нею, вспоминаются самые незначительные, характерные для нее жесты и по-особенному брошенные взгляды или же вдруг послышится ее звонкий голос, беззаботный смех. Каждый раз в такие моменты я ощущаю прилив свежести, радости и нежности, которые вызывают во мне неизбывную тоску по юности…
Все-таки что за чувства я испытывал к Лу Ся в те далекие времена? Сказать точно не могу, но мне кажется, что они созвучны тем, которые вызвала во мне ранняя весна в тот вечер, когда мы оказались с ней наедине: земля еще не проснулась от зимней спячки, все охвачено дремой; по утрам на сером фоне окружающего ландшафта смутно проступают робкие признаки весны; легкое дуновение случайного ветерка доносит неясные весенние запахи пробуждающейся природы с ее беспредельными жизненными силами; но ощущение весны еще совсем неуловимо, оно исчезает мгновенно: внимательно вглядишься — и нет ничего, что говорило бы о весне, ни в поле, ни на холмах, ни в целом лесу, ни на отдельной ветке.
Мне исполнилось двадцать лет, когда я встретил девушку, в которую влюбился с первого взгляда. Разговоры с ней о жизни, об идеалах, о любви, о будущем стали для меня настоящим откровением в узнавании прелестей весны с ее изумрудно-зелеными горами и лугами, напоенными ароматом цветов.
Перевод О. Лин-Лин.
ИТАЛЬЯНСКАЯ СКРИПКА
Он возвращался в деревню, неся на плече узелок с семенами, купленными в поселке. Чтобы сократить путь, он свернул в кривой переулочек и сразу же увидел ее. Как человек, который долго прожил на необитаемом острове и вдруг заметил далеко в море мачту корабля, он не поверил своим глазам. Сердце замерло, и он чуть не вскрикнул: в глухом, заброшенном поселке — скрипка! Он бросился к ней. Скрипка, в старом, вылинявшем чехле, была прислонена к худосочному деревцу. Из чехла виднелся изогнутый гриф с колками, похожими на воткнутые в него ключики. К скрипке был прикреплен крест из жухлой травы — в знак того, что скрипка продается. Не отрывая глаз от скрипки, он подошел ближе и тут только увидел стоявшего рядом мальчика лет десяти. Он был худой, грязный, в одежде не по росту, в слишком больших для него туфлях на босу ногу, с воспаленными то ли от жары, то ли от чего-либо еще глазами.
— Продаешь? — спросил он у мальчика. — Дай-ка поглядеть.
— Гляди, — ответил мальчишка, окинув его недоверчивым взглядом: действительно ли тот хочет купить? Перед ним стоял человек лет за пятьдесят, весьма неприглядного вида — с залатанным мешком на плече, в перепачканных глиной башмаках, в брюках, запачканных грязью. — Эй! Это заморская цитра! — крикнул мальчик, словно предостерегая: не вздумай дотронуться до нее.
— Знаю, это скрипка, — спокойно ответил мужчина. — Я взгляну. Если хорошая, то куплю.