Повести и рассказы
Шрифт:
— Ну так скажите.
И коротышка начал рассказывать, как попала к нему скрипка:
— Дело было так. Лет тридцать назад держал я в Чунцине чайную и сдал мансардочку одному студенту. Это его вещь. Днем он учился, а вечерами играл на этой заморской цитре. Уж очень был бедный, задолжал мне за комнату, за воду, за свет. Но я человек не жадный, никогда не помню, сколько кто мне должен, будут деньги — отдаст, нет — ну и ладно. Потом студент заболел чахоткой, а когда умирал, отдал в счет долга свой матрац, одеяло и еще кое-какие пожитки, ну, там книги да эту заморскую цитру. Он сказал, что инструмент хороший. Сам я им не пользовался, так и пролежал он все годы дома… Вот какое дело. Говоришь, назначить цену? Если взять эту заморскую цитру и прикинуть долг того студента, так знаешь как дорого будет? Вот вы и думайте, как тут быть. Нужна она вам, так дадите больше или меньше. О чем тут толковать?
— Что вам сказать…
Он знал, что скрипке цены нет.
Но коротышка вдруг признался:
— Вообще-то, я думал получить за эту заморскую цитру юаней пятьдесят или шестьдесят, но, раз уж она так тебе нравится, могу уступить немного. Давайте за сорок?
— Что? Сорок?! — изумился он.
— А что — слишком дорого? Я вам вот что еще скажу…
— Нет, нет, — прервал тот горячо, — эта скрипка и двести стоит.
Ему показалось, что коротышка решил быть великодушным, и, растроганный, он добавил благоговейно:
— Ведь это итальянская скрипка!
Коротышка вдруг замолк. Его черные «вертикальные» глазки еще больше загорелись и запрыгали вверх-вниз. И хотя слова «итальянская скрипка» ничего не говорили ему, по интонации покупателя он понял, что эта цитра необычная вещь, и опыт торговца подсказал ему, что перед ним — простофиля, ничего не смыслящий в делах. Он не стал выспрашивать, почему эта цитра так дорого ценится, однако тон его сразу же изменился.
— Да, конечно, я знаю, что это дорогая безделушка. А ту цену я назвал нарочно, чтобы проверить, разбираешься ли ты в товаре. Ты честно назвал цену, будь по-твоему.
Покупатель не почувствовал фальши в словах коротышки, он помолчал немного, опустив голову, потом решился:
— Сто двадцать.
Вот это да! Сам же одним махом поднял цену в три раза! Стоявшие рядом зеваки остолбенели. Но коротышка не собирался упускать попавший ему в руки товар, ценности которого он так и не мог себе представить. Он покачал головой:
— Сто двадцать? Не слишком ли мало? Вы ведь знаете, что эта цитра пролежала у меня тридцать лет, я все не мог с ней расстаться. И не стал бы продавать, если бы не болезнь матери этого мальчишки…
И с этими словами он забрал скрипку.
Испугавшись, что тот передумает продавать, мужчина поспешил надбавить:
— Ну, сто пятьдесят, согласны?
Собравшиеся вокруг молча наблюдали. Им было ясно, что коротышка — настоящий торговец, а покупатель и купить не умеет. Один набивает цену, ловчит и так и сяк, а другой, простофиля, всю его брехню за чистую монету принимает. Коротышка видит, что этому человеку очень уж хочется заполучить цитру, а тот не замечает, что ему хотят ее всучить втридорога. Одни считали его дураком, другие заподозрили, что в этой похожей на тыкву-горлянку деревянной коробке что-нибудь спрятано. Некоторые догадывались: коротышка на этом не успокоится, наверняка попытается еще что-нибудь выжать из покупателя. И впрямь, коротышка воскликнул:
— Сто пятьдесят? Не пойдет, не пойдет! Вы ведь сами же сказали, что ей цена двести, разве не так? Я не из тех, кто не понимает, что это за штука такая. За кого вы меня принимаете?
— Но ведь ты… ты… — губы его задрожали, — ты же сам говорил, что хочешь сорок, а двести — это я сказал.
Коротышка рассмеялся:
— Да это я в шутку. Моя цитра триста стоит!
Лицо покупателя покраснело от гнева, но он не произнес больше ни слова, только не отрывал глаз от скрипки в руке торговца, как человек, у которого силой отняли самое дорогое. Потом он нагнулся, поднял свой узелок, закинул его на спину и пошел прочь. Торговец растерялся. Стоявший позади него мальчик дернул его за полу куртки:
— Наконец-то дождались покупателя, а ты его упустил. Разве не говорил: хоть бы за тридцать избавиться?
Тот пнул мальчишку ногой и прошипел:
— Болтай поменьше, дурак!
И тут же закричал вслед покупателю:
— Эй, товарищ, о цене договоримся, не уходи!
Но покупатель молча удалялся. Однако, сделав шагов десять, он вдруг остановился и повернул назад. Как будто он хотел уйти, но что-то его удерживало. Он стал перед коротышкой и, все еще в гневе, проговорил:
— Да, я сказал: двести, да, это так. Но я беден, потребуй хоть чуть больше, и я уже не смогу купить.
Глаза коротышки забегали, как бы прикидывая, правду ли говорит покупатель. Решив, что тот не врет, торговец сделал вид, что уступает:
— Ну ладно, пусть будет по-вашему. Так и быть, отдам. Деньги при вас?
— Нет. Если сговоримся, завтра в восемь утра принесу, жди меня здесь.
— Ладно, сговорились. Больше не менять! — Коротышка повернулся и ткнул пальцем в сломанные ворота. — Завтра утром постучи сюда. Я здесь живу. А вы из какой деревни?
Не ответив, тот бросил:
— Завтра в восемь. И ушел.
Коротышка, мальчик и любопытные молча смотрели ему вслед. Кто он?
Вправду ли отдаст двести юаней за этот хлам, ни на что не пригодную старую деревяшку, из которой только можно извлечь какие-то «чжи-чжи-я-я»? Этот человек не был похож ни на крестьянина, ни на учителя сельской школы, ни даже на чужака, приехавшего навестить родных. Все невольно провожали взглядом его удалявшуюся фигуру, освещенную лучами заходящего солнца.
Тусклый свет луны, вливаясь в крохотное окошко глинобитной фанзы, осветил изголовье его кровати. Он передвинулся в тень, желая погрузиться во мрак и найти в нем покой. Но глаз его тут же уловил наполняющие всю комнату неясные причудливые тени, и в памяти невольно вновь всплыл вчерашний день, такой же перепутанный и рваный, как эти тени.
Когда не спишь, в голове теснятся обрывки мыслей, клубки воспоминаний, подобные несущимся в небе рваным облакам. Мысли мелькают какие-то разрозненные, отрывочные, бессвязные, как будто бессознательные впечатления возникают и исчезают бесследно. Воспоминания о людях, событиях, мечты сегодняшние, прошлые, будущие то исчезают во мраке, то появляются вновь в бесконечном переплетении.
Если всплывали воспоминания о недавнем тяжелом прошлом, он всеми силами старался подавить их. Он не хотел думать о случившемся, и это нежелание думать было щитом, который судьба подарила ему после того, как жизнь исколола его ядовитыми шипами. Щит прикрывал от пронзительной боли, причиняемой воспоминаниями, притуплял ее. Но он весь был в дырочках, и воспоминания неудержимо просачивались сквозь них.