Повести и рассказы
Шрифт:
Мальчик сказал чуть более приветливо:
— Ладно, гляди, только осторожно, а то чехол больно старый, ткни — и разлезется, да и ремешок еле держится.
Мужчина скинул с плеча убогий мешок и взял в руки скрипку. Чехол и вправду был ветхий и дырявый, да и сшили его когда-то из лоскутков вручную, мелкими стежками. Нетрудно было догадаться, что хозяину скрипки пришлось нелегко, но что он очень дорожил ею.
Похоже, к скрипке давно не прикасались: чехол весь в пыли, разноцветные лоскутки, из которых он был сшит, выцвели и стали почти одинакового желтовато-серого цвета, выделяясь только чуть более светлыми или темными пятнами. Ткань с годами истончилась и стала хрупкой, словно старая газетная бумага.
Он осторожно развязал ремешок, стягивавший гриф, и снял чехол. Под густым слоем пыли, потемневшая от времени, скрипка была великолепна. Его руки мгновенно почувствовали, что это старинный инструмент, вещь редкостная. Он осторожно смахнул пыль с ее корпуса, и тотчас, словно спала завеса тумана, сверкнул глубоким, таинственным блеском лак. Он положил скрипку на левое плечо, прижал ее подбородком, взял смычок и прикоснулся к струнам. Им овладело пьянящее чувство счастья, как при встрече с очень дорогим существом после долгой разлуки. Будто прекрасный могучий беркут послушно опустился на плечо охотника. По тому, как непринужденно, привычным движением он взмахнул смычком, видно было, что скрипка — в руках мастера.
Вокруг собрались любопытные. Мальчишка, продававший скрипку, почуял покупателя в этом человеке с изборожденным морщинами лицом и побелевшими висками и не мог сдержать улыбки, оскалив пожелтевшие зубы, — ведь отец заставлял его с утра до вечера стоять на улице с этой скрипкой. Прошло больше двух недель, а никто даже не приценивался. Люди проходили мимо, бросив равнодушный взгляд, не останавливаясь хотя бы из любопытства. Он, словно в наказание, торчал здесь целыми днями, а сегодня, наконец-то, появилась радостная надежда на освобождение.
— Хорошая скрипка, прочная. Попробуй — выдержит. — Мальчишка старался изо всех сил, боясь упустить единственного покупателя. Он расхваливал свой товар так, словно продавал лопату или соху.
Мужчина как будто и не слышал слов мальчика. Стоило ему пройтись смычком по струнам, как послышались прекрасные, чистые звуки, родившиеся где-то в глубине скрипки. Словно журчание бьющегося в горной расщелине ручейка, они рассыпались в воздухе. Ему показалось, будто все вокруг засверкало ослепительным светом. Что такое? Неужели звучание скрипки, которого он давно не слышал, так взволновало его? Нет, нет! Не просто скрипки. Только первоклассный инструмент может рождать такие звуки… Они-то и растревожили его, проникли в самое сердце.
Он забыл обо всем на свете. Одно движение его плеча, и корпус скрипки сверкнул на солнце глубоким золотисто-красным цветом. Он поднял глаза. В лучах заходящего солнца он увидел необычайно чистое, светлое, широкое, просторное небо. Протянувшиеся по нему облака напоминали огненно-красных драконов, лежащих на спокойной глади безбрежного неба-озера.
Непонятно почему зрелище этого прекрасного заката, эта бесконечность неба и земли унесли его куда-то вместе с улетающими звуками скрипки. Музыка всколыхнула в его сердце и копившиеся годами горькие, мрачные чувства, и вместе с тем приятные, сладостные воспоминания, и трудно сказать, тяжело ему стало или радостно, но слезы увлажнили его лицо.
Когда замер последний звук, он словно очнулся и огляделся вокруг. Мальчишка и несколько жителей поселка смотрели на него в изумлении: одни — разинув рты, другие — нахмурив брови, словно не в силах разгадать какую-то загадку, третьи — не без опаски, как на полусумасшедшего.
А он думал о том, что никогда у него не было такой скрипки, способной передать малейшие движения души. Струны ее словно были струнами его сердца. Та немецкая скрипка, которой он лишился несколько лет назад, не могла сравниться с этой. Словно палитра большого художника, на которой он смешивает любые краски, какие пожелает, какие только вообразит себе, эта скрипка имела безграничный диапазон звуков, необычайно выразительных. Без сомнения, ему в руки попало сокровище. Достав из-за пазухи платок, он хорошенько протер скрипку, чтобы получше разглядеть ее.
Корпус был прост, без всяких украшений. У него перехватило дыхание: мягко закрученная головка скрипки напоминала очертаниями прическу древней красавицы, безыскусные колки были по-старинному изящны. На обратной стороне грифа из черного дерева, истертого бесконечными прикосновениями, даже образовалась впадина, а там, где подушечки пальцев прижимают струны, были заметны небольшие вмятины. Только на старинном инструменте могут появиться подобные отметины — так камни дорожки к древнему храму бывают стерты и отполированы ногами путников. Лак на скрипке местами облупился, это напоминало патину на древней бронзе, придающую ей такое очарование. Он пригляделся и обнаружил на головке скрипки и сбоку на корпусе мелко выгравированные сложные узоры. Сердце у него екнуло, он перевернул скрипку и на кончике грифа увидел несколько латинских букв.
— Скрипка из Кремоны! — воскликнул он. Ему было давно известно, что Кремона в Италии славится своими скрипками, что там жил знаменитый Страдивари. Мастерство Страдивари и его учеников было необычайно тонким, их инструменты звучали так, что завораживали слушателей, перенося их в неведомый, чудесный мир. Каждая такая скрипка уникальна, за ними охотятся коллекционеры из разных стран, как за шедеврами искусства. Прежде, слушая рассказы о старинных итальянских скрипках, он относился к ним как к занимательным историям, действительным или вымышленным. Разве могло ему прийти в голову, что он станет обладателем такого сокровища! Кто бы мог подумать, что в этом захолустье, после того как он лишился собственной скрипки, лишился возможности выступать с концертами, счастья, которое приносила ему музыка, и совсем пал духом, эта скрипка из Кремоны, словно растроганная его судьбой, сама найдет его?
— Ты чего ее вертишь? Берешь или нет?
— Да, да, конечно! Сколько стоит?
Мальчишка, обрадованный донельзя, повернулся к дому и заорал:
— Отец, скрипку берут! Отец!
Створка разбитых ворот, у которых стоял мальчик, со скрипом отворилась, и показался худой, низкорослый мужчина с бледным лицом. На нем были черная куртка и черные брюки с широченными штанинами, едва доходившие до щиколоток, и рваные матерчатые туфли со стоптанными задниками, надетые на босу ногу. Длинные тускло-черные волосы и борода подчеркивали бледность его бескровного лица. Узкие глаза беспокойно бегали, так и шмыгали вверх-вниз, и от этого казалось, что они расположены на лице вертикально. Эти необычные блестящие, все подмечающие глазки совсем не вязались с его изможденным, болезненным видом. Он бросил быстрый взгляд на человека, держащего скрипку, и спросил:
— Вы хотите купить?
Его сильный сычуаньский акцент выдавал в нем человека не из этих мест.
— А сколько вы хотите за нее?
— А сколько вы дадите? — зыркнув глазами, спросил коротышка с бесстрастным лицом, как у человека, привыкшего торговать.
— Раз ты продаешь, ты и цену назначаешь.
— Хоть так и полагается, но эта заморская цитра не харчи какие-нибудь или домашняя утварь, тут нет твердой цены. Как уж договорятся продавец и покупатель. Вы не глядите, что она старая, она не разбита, не сломана, ею можно пользоваться как новой. А вот цену назвать не так-то просто. Мне ее отдали за долги. А ты знаешь, сколько тот человек мне задолжал?