Повести
Шрифт:
— Ты хочешь, чтобы я остался? — снова криво, с презрением усмехнулся Мартын Семенович.
— Я хочу? Нет, я как вы, Мартын Семенович, как вы… — заторопился Антон. — Но и помирать мне неохота.
— Напрасный спор. Пойдем все вместе, — твердо, с расстановкой произнес Жаргал. Он был уверен: оставить здесь Мартына Семеновича — значит обречь на верную гибель. И не понимал, почему Антон так легко соглашается бросить беспомощного человека.
Мартын Семенович отрезал от булки ломоть в палец толщиной, разделил его на четыре части, каждый кусочек намазал маслом.
— Завтракайте. —
Лешка в два счета съел свой кусочек хлеба, потянулся к булке. Мартын Семенович отвел его руку, сказал:
— Все. Пока хватит. От этого хлеба, может быть, наша жизнь зависит.
Лешка сконфузился, покраснел, не знал, куда девать глаза. Жаргалу стало жалко его. Разломив свой кусочек, он протянул половину ему.
— Нет, я не хочу… Я так… Просто забылся, — еще больше смутился Лешка.
— Стало быть, так сделаем. Задержимся тут на малое время, настреляем уток. Дорогой попадет дичь или нет, а тут ее вон сколько… Патроны, Антон, зря не жги.
V
Время утреннего перелета они упустили. Утки на все голоса кричали в камышах, но в воздух почти не поднимались, лишь изредка, словно кем-то вспугнутые, захлопают крыльями, зашумят, пронесутся над болотом и тут же посыплются в воду. С час таились в кустах Антон и Лешка и не сделали ни одного выстрела. Положив ружье на колени, Антон смотрел сквозь ветви на болото и тихо ругался:
— Сидят, подлые!
Наконец ему надоело ждать и ругаться; он отдал ружье Лешке, сам лег на траву, закрыл глаза кепкой.
— Дурак этот летчик… — сказал он немного погодя. — Сто пятьдесят километров с носилками на руках — шуточки!
Солнце поднималось еще выше, и блеск болотных окон начинал слепить Лешку. Жмурясь, он смотрел, как в окнах полощутся утки. Вокруг них взлетали и сверкали капли воды, горячие, будто искры электросварки.
— Одни, то ли дело, километров тридцать прошли бы: через пяток дней, понимаешь, — на месте… — рассуждал Антон.
Лешка хотел спросить у него, что бы стал делать эти пять дней Мартын Семенович, но тут — свись, свись, свись — запели где-то сбоку крылья. Он быстро повернулся, вскинул ружье. Низко над болотом, шагах в двадцати пролетели две утки. Бах! — рубанул первый выстрел. Утки взвились вверх. Бах! — прогремел вслед второй выстрел. Антон вскочил, отобрал у него ружье.
— Эх ты, мази-ила! Сказано было: береги патроны.
Выстрелы подняли птиц. Над болотом будто ураган зашумел. Черной тучей поднялись утки в небо, пошли кругами над болотом. Антон с ружьем на изготовку затаился за кустом, шепнул Лешке:
— Замри!
Стайка уток вывернулась из-за камышей. Антон ударил дуплетом. Одна птица комом упала в осоку; вторая вильнула в сторону, часто-часто взмахивая крыльями, стала снижаться. Она тяжело шлепнулась на воду, поплыла. На ходу перезаряжая ружье, Антон бросился за ней. Лешка побежал к первой утке. Она еще слабо трепыхалась в траве, окрашивая зеленые стебли кровью. Лешке стало жалко птицу. Он поднял ее, расправил крылья, смыл с перьев кровь и грязь, положил на траву под куст. Антон, расхлестывая ногами
— Тону! — заорал Антон.
Лешка подошел к нему ближе, со смехом посоветовал:
— Ты плыви. Кролем не умеешь, греби по-собачьи.
— Палку подай! Быстро! Увяз я!
Алешка перестал смеяться, срезал прут тальника, побежал к нему. Болотное дно продавливалось под ногами. На поверхность воды выпрыгивали пузырьки и лопались, распространяя отвратительный запах. Недалеко от Антона торчал кустом камыш. Лешка подмял его под себя, подал прут Антону. Жадно схватился за него Антон и так потянул, что Лешка еле-еле удержался — чуть не съехал к нему. Грязный, в ослизлой тине, Антон выбрался из болота, упал плашмя на берегу, схватился за голову:
— Что я натворил, дурья башка!
— А что случилось? Что, сделал? — Лешка присел возле него.
— Ружье! Мое ружье!
Лешка оглянулся. Ружья нигде не было.
— Утопил! — Антон встал на колени, ударил кулаком по земле. — Пропали мы теперь. Что я наделал!
— Пойдем поищем. — Лешка испугался: как же они теперь без ружья? — Пойдем скорее, слышишь!
— Куда пойдешь?! — взъярился Антон. — Совсем ушло! Только булькнуло.
Через минуту он не выдержал, вскочил, нарезал прутьев.
— Пошли.
Из прутьев связали что-то вроде веревки. Держась за нее, Антон опять сполз в яму, из которой только что выбрался; с полчаса бултыхался в грязи, но ружья не нашел. На берегу он с чувством обреченного сказал:
— Теперь все.
Лешка сидел под кустом, подтянув к подбородку острые коленки; льняной непричесанный чуб куделей нависал на глаза. А в глазах застыл страх. Как-то враз, в одну минуту он понял, какая грозная опасность их ждет впереди. Он, конечно, не знал тайгу так, как ее знали Мартын Семенович, Антон, но достаточно для того, чтобы ясно осознать: тайга может вытянуть все силы, прежде чем они доберутся до людей.
А Антон молчал. Даже когда вернулись к самолету и Мартын Семенович обругал его балбесом, рохлей, Антон ничего не ответил.
Носилки были готовы. На них положили Мартына Семеновича, потом пустые рюкзаки; пошли краем болота. Птицы галдели в камышах, не умолкая ни на минуту. Пекло солнце. Теплый ветер, пахнувший с болота, принес запах гниющих растений — приторно сладкий запах тления, такой противный, что Лешка брезгливо отворачивался. Несли Мартына Семеновича попеременке, не останавливаясь на отдых, но двигались очень медленно. Приходилось все время пробираться сквозь кусты, перелезать через валежник.
В самую жару остановились обедать у небольшого родничка. Ощипали и изжарили на огне утку. Одну половину разделили и съели, другую оставили про запас. Обед был более чем скудный. От такого обеда только больше захотелось есть. Взгляд Лешки так и притягивал хлеб; он бы сейчас один съел полбулки, без масла, без всего. Макал бы в воду и ел.
Антон стал складывать остатки продуктов в рюкзаки. Целую булку сунул в рюкзак Мартына Семеновича, а то, что осталось от половинки, — в свой. Лешка сел около него, спросил: