Повести
Шрифт:
Мишка приколотил на кухне фанерку, и теперь мы к ней пришпиливаем листки с последними сводками Информбюро.
«Тридцать первого марта. Войска Второго Белорусского фронта завершили разгром войск Восточно-Померанской группировки и овладели городами Данциг и Гдыня». «Четвертого апреля. Войска Второго Украинского фронта овладели Братиславой».
— Кенигсберг! — кричит Мишка. — Вы слышите, сегодня — Кенигсберг!..
А на улице весна! По берега залило канавы в саду. Старый
Восьмой час, а тети Али все еще нет. Она обещала прийти к семи, мы собираемся навестить маму. Условились еще утром, что она придет пораньше и мы пойдем.
Я уже больше часа торчу на улице, напротив нашей парадной. Поглядываю в одну и в другую сторону, и на угол к Тверской, и на арку проходного двора, откуда она также может появиться.
— Ты сходи к ней, узнай, в чем дело! — кричит мне Мишка.
— А вдруг разойдемся?
— Я предупрежу, она тебя подождет.
Я сбегал бы до госпиталя, где работает тетя Аля, но мне кажется, как только отойду, так сразу она и появится. Уж столько ждал!
И все-таки я решаюсь…
В госпитальном саду сейчас полным-полно народу. Выздоравливающие раненые, те, что помоложе, на фанерных листах «забивают козла», а которые постарше — сидят в стороне, дымят махоркой, беседуют.
В коридоре первого этажа я высматриваю двух нянечек.
— Тебе кого? — спрашивает одна из них. Я называю фамилию. — Нет ее, — отвечает она раздраженно. — Поехала фрицев лечить.
— Каких фрицев?
Но она уже отвернулась, не желая со мной разговаривать. Я стою, растерявшись, ничего не понимая.
— Она уехала с профессором. Его вызвали на консультацию. Говорят, будто какого-то пленного посмотреть. Она повезла приборы, — поясняет мне вторая нянечка.
— Кого? — недоверчиво переспрашиваю я. И стою, остолбенев, не поверив в услышанное.
«Фрица?.. Какого еще фрица?!. Как он мог, наш профессор?.. И она, тетя Аля?.. Ведь у нее сын погиб, Толик. Они же убили его. Искалечили Мишу. Как могла?!.»
Мне это представляется немыслимым, невесть чем.
Я стою в коридоре, а мимо меня снуют раненые, стучат костылями; у кого на повязке рука, у кого забинтована голова, а один будто в белом противогазе, оставлены только щелки для рта да глаз.
«Как она могла, тетя Аля? — растерянно думаю я, остановившись на улице, позабыв, что собирался поехать к маме. — Как она на это решилась? А они-то наших лечили? Берегли?..»
И мне тотчас вспоминается моя прабабушка Фетинья. Они не смилостивились даже застрелить ее.
Мы с тетей ходили на пепелище, чтобы собрать ее косточки, но не нашли ничего. В том месте за печью, где стояла ее кровать, выкопали ямку,
…Я сворачиваю за угол и чуть ли не сталкиваюсь с рыжей теткой, заведующей столовой. Только мне ее и не хватало! Пытаюсь обойти. Но она останавливает меня:
— Подожди! — Нерешительно приближается ко мне, нервно покусывая губы, пряча глаза. Бегло взглянула и отвернулась, чего-то ждет. — Твой отец ушел от меня… У меня его больше нет…
— У нас тоже…
— Я знаю. Я не о том… Может, ты поговоришь с ним.
— Я?.. О чем?
— Ему плохо. Может, надо помочь. Посмотри, как он мечется, на кого стал похож. Ты просто давно не видел его. Я уже ничего не могу сделать, бессильна. Да о чем я? Я и сама не знаю. Ты извини меня, пожалуйста, прости. Я перед тобой виновата… Я не должна была отнимать отца у ребенка. Я должна перебороть себя. А я не могу, иду на все. Но я ему не нужна… Ох, как это все глупо! Смешно и глупо! Извини…
— Сволочь! — говорит Юрка, когда я рассказываю ему то, что услышал о тете Але.
Тети Алин Мишка все еще лежит на подоконнике.
— Ну что, нашел? — кричит он мне.
Но я иду, будто не слышу. Пока мы поднимаемся по лестнице, пока я вожусь с ключом, он успевает приковылять в коридор.
— Что там?
Я молча, насупясь, прохожу мимо, Мишка идет следом, постукивая костылем. На кухне на полную громкость включено радио, звучит веселая музыка, марш.
— Слышали, только что передали, наши около Берлина! — кивает Мишка на репродуктор. — Сделали первый залп! Слышали?!
— Ты это своей мамочке скажи, — зло говорит Юрка. Так зло, как никогда прежде я от него не слышал.
— А что мамочка? — останавливается Мишка.
— Твоя мамочка с фрицами якшается. Она фрицев лечит.
Мгновенно побледнев, Мишка, прищурясь, смотрит на Юрку.
— Врешь! — кричит он. — Врешь! — И свободной рукой хватает Юрку за грудь.
— Убери руку! — не шевельнувшись, таким же страшным вибрирующим голосом велит Юрка.
— Правда? — поворачивается Мишка ко мне. И я киваю. — Где?
Но мы и сами этого не знаем.
— Врете вы всё, врете! — кричит Мишка, бьет по столу костылем так, что осколки посуды сыплются на пол. Хватаясь за стенку, скачет к двери. — Я узнаю!.. У меня нога изуродована. У меня свищи по всей ране идут, ночами не сплю, а она — лечить. Я узнаю!
— Не ходи! — пытаюсь удержать его я. Мишка вырывается, резко оттолкнув меня.
Вернувшись, Мишка проскакивает к себе в комнату, не заглянув на кухню. Не акаю, видел ли он тетю Алю, что говорил ей и что там произошло.