Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной поляне
Шрифт:
А однажды восьмидесятилетний Толстой сказал некой юной особе: «Ах, как мне хотелось вчера с вами прыгать с лестницы. Обидно, но никто из вас не сумел спрыгнуть как следует. Ведь надо немножко присесть, когда прыгаешь вниз».
Еще одним любимым времяпровождением в Ясной Поляне была игра в городки. Как только весною высыхала земля, на одной из аллей, соединяющих дом с флигелем, устраивалась площадка для городков. Как вспоминал один из современников, «иногда целые дни гулко разносились по яснополянскому парку звуки выбивавшихся рюшек. В игре участвовала… толстовская молодежь… а также приезжавшие сыновья Льва Николаевича и гости». Не было случая, чтобы Лев Николаевич, проходя мимо играющих, не сворачивал к площадке. Иногда он сразу же включался в игру, порой же ограничивался тем, что делал несколько
Глава 12 Страсти по хозяйству
Жизнь в Ясной Поляне была мало похожа на идиллическую пастораль или на мифическую Аркадию. Сельская усадьба вряд ли пригодна для тотального безделья
или для череды забав, праздничных приключений «на природе». На самом деле большинство помещиков были обременены ежедневными хозяйственными заботами, по крайней мере многие из них так думали.
Лев Толстой изначально был обречен на прагматическое восприятие своего пребывания в родовой усадьбе. Образ деда, столь много здесь успевшего сделать, вдохновлял его гениального внука, и он тратил немало сил и денег, почти не получая при этом выгоды. Возможно, это происходило оттого, что уж слишком он романтизировал свои предпринимательские проекты, больше ценя в них мечту, нежели прибыль. Так, при виде симпатичных свиней японской породы Толстой мог умиляться, забывая при этом о главном — о получении с них денег.
Как же все-таки функционировал сложный хозяйственный механизм Ясной Поляны? Ведь яснополянская усадьба представляла собой огромное хозяйство, требовавшее не только постоянного развития, присмотра, пристального ухода, но и, как выражался ее хозяин, «запоя». Не случайно в его «Дневнике помещика» появлялись такие записи: «Не пишу, не читаю, не думаю. Весь в хозяйстве». На самом деле он успевал делать все — и первое, и второе, и третье. Ездил по сельскохозяйственным выставкам с целью приобретения породистых овец, телят, поросят, разводил элитные сорта персиков, чинил плотины, сажал лес и яблоневый сад, увлекался пчеловодством, устраивал цветники, строил на паях винокуренный завод, осуществлял постоянный контроль над управляющими, собирал сходы крестьян. Время пролетало незаметно, потому что Толстой с головой уходил в работу.
Его собратья по перу считали своим призванием одну лишь литературу. У Льва Николаевича была иная точка зрения. Он был убежден, что помимо писательской должности существует еще и помещичья. О его усадебной жизни можно было бы сказать пушкинской строфой:
Под сень черемух и акаций От бурь укрывшись, наконец, Живет, как истинный мудрец,
Капусту садит, как Гораций, Разводит уток и гусей И учит азбуке детей.
Работу Толстой планировал на весь год. «Зима, — говорил он, — это наша барская пора, и стоит она летней мужицкой работы». «Лёвочка все читает из времен Петра Великого исторические книги и очень интересно записывает разные характеры, черты, быт народа», — констатировала С. А. Толстая. Зимняя интеллектуальная деятельность уравновешивалась летними делами. Толстой вставал в шесть утра и отправлялся на гумно. Традиционно его день делился на две части: до обеда занимался хозяйством или писал и только вечером позволял себе отдых. Полевые работы являлись мужской прерогативой, домашние же хлопоты входили в круг обязанностей женской половины. Поддержанием чистоты в доме, уходом за любимыми курами-брамапутрами, заготовкой солений и варений, вышиванием, вязанием и многим другим занималась неутомимая Sophie.
Но все по порядку. Став хозяином Ясной Поляны, Толстой продал княжескую «поливную, сажен на 50» мельницу, находившуюся «внизу, влево от дороги, вверх по реке», рушалку, более 250 кадок персиковых деревьев, груш, слив, произраставших в оранжерее, о чем не преминули сообщить «Тульские губернские ведомости» 17 мая 1858 года.
А вскоре, по прошествии двух месяцев, писатель вновь был в состоянии хозяйственного подъема, что отразилось в «Дневнике помещика»: «Весь в хозяйстве». Он завел плуги, скоропашки (нечто среднее между плугом и сохой. — Н. #.), железные бороны, посадил в оранжерее деревья, читал книги по сельскому хозяйству, искал удобрения для полей и лугов, заботился о разумной эксплуатации
кал он их не за деньги, но был грех на его душе из-за того, что брал с крестьян оброк В 1857 году писатель приобрел на сруб участок казенного леса, отпустил на волю крестьянского парня и садовника, уговорил многих крестьян работать у него в качестве вольнонаемных. Изменил модель хозяйствования — перевел крестьян на оброк Параллельно брал консультации у ученого-агронома Ф. X. Майера с целью разработать проект о лесонасаждении в России, писал «злые письма» в Специальный по лесной части комитет, который нашел его проекты для казны невыгодным.
Толстой создал в Ясной Поляне свой собственный мир «поэзии и привязанностей», гордился тем, что в его усадьбе «ни становой, ни бургомистр не мешают» ему играть Баха и проливать слезы умиления, читать Гомера, жить в мире придуманных героев и «марать» бумагу. Он с энтузиазмом принялся за организацию хозяйства на артельных началах. Мужики восприняли это в штыки, не доверяя усовершенствованной форме землепользования и новым сельскохозяйственным орудиям. Позже Толстой об этом расскажет на страницах «Анны Карениной», опишет сходки крестьян, на которых решались всевозможные артельские проблемы, в том числе способы косьбы.
Так он выстраивал «свой честный мирок среди всей окружающей застарелой мерзости и лжи», и это одаривало его чувством «гордой радости» и «огромным новым содержанием». «Он весь теперь погрузился в агрономию, — писал Тургенев, — таскает там снопы на спине, влюбился в крестьянку и слышать не хочет о литературе». Благодаря физической работе Толстой сильно посвежел за лето» и «по-прежнему чудак, но так же замечателен умом и сердцем», — отмечала А. А. Толстая. Лев Николаевич увлекся хозяйственными экспериментами: сеял клевер, мало известную тогда культуру в Тульской губернии, считавшуюся большой редкостью в здешних местах, навоз распределял из расчета 2400 пудов на одну десятину, деля землю на квадраты по модной французской системе. Земля в Ясной Поляне суглинистая, неплодородная, бедная по сравнению с черноземной, начинавшейся чуть южнее толстовской
усадьбы. Появление железной дороги внесло свои коррективы в хозяйственную деятельность. Появилась возможность привозить более дешевый хлеб из других мест. Взамен пшеницы и ржи писатель стал сажать лес, ожидая от него хорошей прибыли, и был убежден, что вскоре усадьба станет более доходной.
«Хозяйственная хандра, беспорядочность, желчность, лень» сменились жаждой деятельности. Толстому стало казаться, что литературу он «окончательно бросил». Его состояние — рефлексия и раздвоение: то он вновь пытается писать, то старается заглушить в себе некую пустоту охотой, светскими вечеринками, занятиями наукой. Вроде бы «жизнь пошла ровно и полно без нее», то есть без литературы. Его собратья по перу были в шоке от «чудачеств» яснополянского помещика и ждали одного: «Когда он перекувыркнется в последний раз и встанет на ноги?» Но были среди литераторов и такие, например Боткин, кто видел в каждой «дури» Толстого больше достоинств, чем в благоразумнейших поступках других людей. Он совсем сделался «домоседом», забыв про большие города. Теперь его любимым занятием стала косьба с шестипалым Тихоном. В неменьшем «запое» писатель собирал сено, менял дороги, сажал березы, рыл канавы, заменяя ими заборы.
Однако сделать хозяйство доходным оказалось непросто. Не обошлось без разочарований и неудач.
Лев Николаевич нанял для ухода за своими любимыми поросятами какого-то пьяницу, пожалев его. Он думал, что таким образом облагодетельствует его, но вышло наоборот. Этот пьяница обиделся на свою должность, над ним смеялись дворовые, и он уморил голодом почти всех поросят.
— Идешь, бывало, к свиньям, — рассказывал нерадивый работник, — и даешь корму понемножку, чтобы слабели. Она и слабеет. Придешь в другой раз — еще какая пищит, ну, опять немногу корму задашь, а уж если утихнет, — тут ей и крышка!