Повстанцы
Шрифт:
Командир эскадрона с войтом распределяли на постой. Оба драгуна попросили оставить их у Даубараса. Назавтра, когда пахари шли в поле, оба, побродив по опустевшему селу, вернулись во двор и, усевшись на бревна, беседовали:
— Знаешь, Данило, этот ксендз, что вчера с нами толковал, не такой, как другие попы.
— Верно. И Украину нашу знает, в Киеве учился. Эх, Тарас, когда мы со своими повидаемся?
Тарас печально покачал головой:
— Не скоро, брат. Лет через двадцать. И что найдем, как вернемся?
— Собачья жизнь! — сплюнул Данило. — Кто мы такие? Нагайка в наземной руке. Остер на язык этот ксендз!
— Заставляют
Оба замолчали.
— А коли бы и впрямь всем мужикам восстать, а, Данило? Ведь не выдержала бы власть? Как думаешь?
— Прикуси язык, — осознав страшный смысл этих слов, приструнил Данило. — Знаешь, что за это? В эскадроне всякие люди водятся. Другой так и норовит, как пес, исподтишка куснуть. Остерегайся.
Оба знали, что надо особенно опасаться палачей-добровольцев, которые при случае сами вызываются пороть мужиков. Нашлись такие любители и здесь, когда потребовалось наказать зачинщиков, осужденных паном Скродским. Из десяти драгун, гнавших арестованных в поместье, четверо добровольно пошли помогать Руби-кису под навес, где у корыт валялись охапки свежих прутьев.
Тут Данило рассказал Тарасу: он сам слышал — вернувшись после экзекуции, эти мастаки со смаком описывали во всех подробностях, как пороли бунтовщиков, а те орали и дергались от боли, как приятно наказывать преступников против царской власти.
— А нам-то самим сладко ли, когда палок отведаешь или тебе морду раскровенят? Мерзавцы! — возмущенно процедил Тарас. — Что же, надобно быть начеку. Жалко мне здешних людей. Убраться бы отсюда поскорей. Им голод грозит, и мы тут — как собаки.
Через два дня драгуны принялись открыто ворчать — невтерпеж, коли так дальше пойдет, начнутся болезни и падеж лошадей. На пастбищах за конями не угонишься, а корма уже на исходе.
Не мешкая, командир эскадрона поскакал с рапортом в Кедайняй.
На другой день он привез радостную весть. Ввиду того, что крестьяне поместья Багинай покорились приказам властей и пана и явились на работу, содержание войск в деревнях в качестве меры экзекуции отменяется. Командир велел драгунам готовиться к отъезду.
Тарас с Данилой, сложив свои пожитки и оседлав коней, пришли в избу попрощаться. Старый Даубарас, лежа в кровати, тяжело дышал, дочка Пятре что-то шила у окошка. Больной с каждым днем слабел, и уже нельзя было оставлять его без присмотра. Маленький Игнюкас играл подле матери.
— Ну, хозяюшка, — обратился к Микнювене повеселевший Тарас, — не поминайте нас лихом. Служба — ничего не попишешь. Коли еще доведется встретиться, не бойтесь. Мы с Данилой вас не обидим.
Подошли к отцу, но тот лежал с закрытыми глазами и, казалось, не слышал, что происходит кругом. Печально покачали солдаты головами — плохи дела у старика. Попрощавшись с молодой хозяйкой, приласкав Игнюкаса, вышли во двор, сели на коней и ускакали.
Словно тяжелый камень скатился с груди шиленцев. Женщины заторопились убирать, наводить порядок. Даже наказанные, сняв прилипшие к пояснице тряпки, вышли на солнышко лечить раны.
Пан Скродский получил от дочери письмо, что она приедет
Из-за ослушания хлопов запоздали с полевыми работами. Пшемыцкий с войтом и приказчиком ходят по пятам, понукают барщинников. Мотеюс с Аготой вконец разленились, а другие, от стряпухи и кухонных девок до подпасков и пастушек, распустились, артачатся и, кроме своих прямых обязанностей, не желают ничего знать.
Особенно вызывающе держит себя кучер Пранцишкуе. Он подает дурной пример остальным, а при случае еще и подбивает не слушаться не только управителя, но и самого пана Скродского. Выпороть бы Пранцишкуса и вышвырнуть как собаку! Но все его побаиваются, Рубикис и тот обходит стороной — столько ненависти и презрения сквозит в глазах у кучера. Вообще-то Пранцишкус — кучер отличный: любит лошадей, хорошо за ними ухаживает, содержит в порядке весь инвентарь, замечательно знает все дороги, не ворует, не обманывает. В наше время такого днем с огнем не найдешь. Но это наглое заступничество за мужиков и панибратство с подозрительными субъектами! Тут и кроется причина всех зол. Нужно подумать, как с этим покончить. Так или иначе, рассчитывать на помощь Пранцишкуса при уборке нечего.
Долго откладывал пан Скродский, но, получив от дочери письмо, решил в ближайшие дни привести в порядок хоромы, сад и парк, чтобы Ядзя почувствовала красоту и уют родного гнезда. В тот же вечер он приказал управляющему отставить прочие работы, пригнать шестьдесят, а то и сто мужиков, девок и баб и лично надзирать за уборкой. Кроме того, необходимо посыпать дорожки гравием и выбелить камни на яворовой аллее.
Многозначительно улыбаясь, пан Скродский подчеркнуто добавил:
— Вы, пан Пшемыцкий, без сомнения, не забыли — я уже несколько раз напоминал, — что моей дочери нужна хорошая горничная. Подходящую девку мы уже нашли. Но вы все отговаривались, будто ангажировать эту девицу преждевременно. Теперь самая пора. Позаботьтесь, чтобы эта девка — Катре Кедулите, так, что ли? — явилась на работу в дом с другими бабами. Это будет для нее первым знакомством с атмосферой имения. Она увидит, что не так страшен черт, как его малюют. Используйте все средства, пан Пшемыцкий. Возлагаю на вас эту обязанность, — внушительно и почти грозно закончил помещик.
Назавтра войт поместья Багинай объезжал верхом деревни с панским приказом: на следующий день к восходу солнца двадцать мужиков с лошадьми и телегами и шестьдесят баб с граблями, вилами и лопатами должны явиться в имение. Приказ был именной. Войт сообщал по дворам и избам, кому утром прибыть в поместье. Из Шиленай идти Казису Янкаускасу, Норейке, молодой Норейкене, Гене Бальсите, обеим Кедулите, Марце Сташите — всего шести мужикам и четырнадцати бабам.
Вызвав обеих дочерей Кедулиса на работу, войт велел старику сегодня же прийти к пану Пшемыцкому. С недобрым предчувствием старик брел к управителю. Но Пшемыцкий встретил его довольно милостиво, отвел к своему флигелю, посадил на скамейку и заговорил.