Пойдем играть к Адамсам

Джонсон Мендал У.

– Готовы?

– Да. – Дайана и Синди вышли из кухни и спустились по ступенькам.

– Тогда давайте, руки в ноги, – сказал Джон.

Четыре члена Свободной Пятерки рванули рысью вдоль огорода, пересекли поле и вышли к деревьям, растущим вдоль ручья Оук-Крик. Оставшийся один Бобби посмотрел им вслед, вздохнул, расправил худые плечи и вошел в дом.

Без детей и притягательного присутствия Барбары комнаты казались непривычно тихими и пустыми. Слышно было лишь звуки работы электроприборов – холодильника, кухонных часов и кондиционера. Молчали даже цикады за окном. И, конечно же, издали доносились раскаты грома.

Бобби было очень жаль себя, грустно и одиноко.

Одиночество

было довольно очевидным, и оно продлится как минимум до полуночи. Бобби был не слишком оптимистичен; полночь – это самое раннее, когда он увидит Джона, если вообще увидит.

Саможаление было не менее очевидным. Он проделал большую часть работы и все время рисковал, а они просто развлекались. Теперь ему досталась самая худшая обязанность. Несколько часов ему придется находиться наедине с пленницей, а где-то поблизости бродит Сборщик, погода отвратительная, и все такое.

С грустью было сложнее; он не мог бы объяснить это чувство, поскольку в нем было слишком много острых углов. Когда он пытался думать об этом – а он пытался, – все становилось расплывчатым и непонятным.

Вместо того чтобы, например, почувствовать облегчение от того, что все это приключение вот-вот закончится, он испытывал сожаление, скорее даже содрогался от самой мысли об этом. Как и у любого другого члена Свободной Пятерки, с Барбарой у него сложились личные – хотя и известные только ему самому – отношения, которыми он очень дорожил. После ее изначального пленения, после того как страх перед ее побегом прошел, Бобби начал уделять ей все больше и больше внимания. Хотя он не испытывал к ней истинного плотского желания, которое вполне мог реализовать, – на самом деле его застенчивость перед ней оставалась почти непреодолимой, – все же он был не настолько зелен, чтобы не смотреть на нее и не восхищаться ею. Барбара была очень красивой. И обладала прекрасной фигурой. Поскольку это был его первый опыт, Барбара одновременно устанавливала стандарты и соответствовала им. Как и Пол, Бобби имел некоторое представление о женском теле – все-таки жил в семье врача, – и ему нравились молодость, гибкость и легкая незрелость девушки, несмотря на многочисленные синяки, портящие ее сейчас. Поражало ее изящество даже в самых трудных ситуациях, ее непохожесть на него и всех остальных. Ее голос, ее слова, хотя ей не разрешалось много говорить, завораживали. Если он и желал чего-то, так это того, чтобы ему можно было держать ее здесь долго-долго – как дикого олененка или лисицу, дрессировать и приручать – до тех пор, пока она не сможет выбегать на свободу без поводка и возвращаться к нему по первому же зову.

Здесь мысли Бобби обращались к слишком взрослым для него чувствам, но на самом деле это были нежность, забота, то, что взрослые мужчины испытывают к взрослым женщинам. Он боролся с желанием обнять ее и защитить ее, но это было слишком сложно. Многое мешало.

Ее сопротивление в то утро, когда она проснулась пленницей, когда она едва не разнесла кровать на куски, ее пинки и толчки, ее нападение на Дайану, ее сегодняшняя борьба ясно дали ему понять, что Барбары из его грез не существует. В ее теле жил совершенно другой человек, возможно, опасный.

Еще выше стояли обязательства перед Свободной Пятеркой, те, что влекли за собой наказание за их неисполнение. Опять же, это был непонятный ему мир, где честь и ответственность переплетались с преданностью, а та, в свою очередь, с необходимостью, которая – в конечном счете – влекла за собой личную боль и утрату.

Им нельзя было оставить Барбару у себя, поскольку его родители возвращались домой. По той же причине им нельзя было отпускать ее на волю – тогда они сами попались

бы. Все это сбивало его с толку и огорчало, но, как обычно, ответственность лежала на нем, и нужно было что-то делать. Во второй раз с тех пор, как он вошел в кухню, он расправил плечи и принялся за работу.

Закрыл все окна от надвигающейся бури (его мать разозлится, если по возвращении обнаружит разводы на обоях) и запер их все, кроме одного. Для себя. Возможно, позже он захочет проникнуть в дом незамеченным. Затем он спустился в подвал и взял спальный мешок, старую ветровку и рабочий фонарик. Поднявшись наверх, аккуратно разложил на кухонном столе вместе со своим дробовиком (который по-прежнему любил за кучность стрельбы) и дополнительными патронами. Затем наконец поел. Ему не хотелось, но его отец говорил, что тело человека – как камин: горит только если подливать топливо. Потом он сделал себе второй бутерброд, тщательно завернул его в пищевую пленку, достал из холодильника литровую бутылку газировки и сложил все в туристический рюкзак.

Свет выключить или оставить включенным? – задался вопросом Бобби.

Немного подумав, решил выключить. Если Сборщик – его главное сейчас опасение – захочет укрыться от дождя, он, возможно, предпочтет пойти в темный дом, а не в домик прислуги, где по замыслу Бобби будет гореть свет. Все решив и все сделав, он снял с крюка ключ от задней двери, взвалил на плечо свой сверток, запер дом и пошел в обход, через огород.

Стало уже совсем темно и прохладно – прохладнее, чем последние несколько недель. Легкий ветерок шевелил пыль, источавшую странный аромат. Гроза производила впечатление близкой и далекой одновременно. Она находилась в небе под углом ровно сорок пять градусов, хотя Бобби видел подобные грозы – погремят, а потом рассеиваются, как прошлой ночью. Опять же, досюда она может добраться минут через десять или меньше. Он немного ускорился.

Оказавшись в домике прислуги, он остановился на мгновение, чтобы прислушаться – тишина. Затем продолжил движение. Закрыл дверь, которая не запиралась, и придвинул к ней старый стол, который Свободная Пятерка использовала для совещаний. Скорее как защиту от ветра, чем от возможного вторжения. Стол не остановил бы даже Синди. Затем Бобби поднялся наверх и поставил свои вещи у той стены, которая, по его мнению, будет самой сухой, когда начнется буря. Барбара, разумеется, не сдвинулась с места, разве что перевернулась на бок. Когда он вошел, она подняла голову, посмотрела на него, затем снова опустила и закрыла глаза. И все. На Бобби вновь накатила грусть.

Тем не менее, оставив Барбару, он спустился по темной лестнице и порылся в хламе, хранящемся в одном из шкафов, которые его отец построил летом, когда они жили здесь. Наконец искомый предмет был найден. Им оказалась бензиновая лампа с обгоревшей и покосившейся колбой, но все еще исправная. В соответствии со своей натурой, доктор Адамс выбросил ее сразу же, как только она вышла из строя, а Бобби, верный себе, спас и починил ее. А еще запасся спичками. Переполняемый чувством гордости, он зажег лампу, настроил яркость пламени и аккуратно закрыл шкаф. Оставалось только придумать, куда ее поставить.

Наверху она действовала бы успокаивающе, но если кто-нибудь – особенно Сборщик – вломится в дом, то того скроет пугающая тьма, а Бобби, будучи на свету, не сможет его увидеть. И все же расставаться с лампой не хотелось, поэтому Бобби стал думать дальше. В конце концов он поставил ее на вторую ступеньку снизу, чтобы она освещала переднюю, единственную пригодную для использования дверь и комнату, а также давала хотя бы небольшой отблеск наверх. Решив проблему, он снова поднялся наверх к Барбаре.