Пойдем играть к Адамсам
Шрифт:
Позже на той же неделе – когда она помогала убираться в доме Адамсов, смотрела на обнаженную Барбару или грезила на берегу реки, – в голову ей пришло продолжение этой фразы: «Мы могли бы сделать это очень красиво…» Дайана была поражена. Эти слова, звучащие в ее сознании, казалось бы, независимо от ее воли, сообщали ей: к сфере безграничных, но не терпящих отлагательства возможностей добавился фактор красоты и симметричной завершенности. Это было похоже на мифологию из ее книги. Словно блуждающая, невинная рука, начав чертить отрезок дуги, вдруг осознала – ибо решала линия, а не человек – неизбежность круга. Каждому хорошему началу уготовано решение и завершение.
«Мы
Конечно.
Конечно!
Видение померкло, мистический перенос сознания прекратился, и Дайана нахмурилась. Надо отдать ей должное, она на мгновение задумалась о том, что в случае успеха им придется убить такого же человека, как и они сами. Но, как и следовало ожидать, она отказалась от этих мыслей в пользу грандиозного замысла, в который они – разве это было неосознанно? – ввязались. Однако дело было не в хладнокровии.
Случись критическая ситуация с новорожденным младенцем, от которого еще тянется перерезанная – но уже завязанная узлом – пуповина, Дайана будет одной из тех хладнокровных людей, которые бросятся к его кроватке и будут вдыхать в него жизнь. Но окажись в ее руках жизнь взрослого, она в равной степени будет готова ее уничтожить.
Все еще стоя и хмурясь, Дайана решила, что члены Свободной Пятерки (при условии их согласия) убьют Барбару. Это решение принималось не на основе моральной правоты или неправоты, человеческих симпатий или братских чувств, даже не на основе причинно-следственных связей, преступления и наказания. Просто это огромное колесо приближалось, бесшумно и безостановочно вращаясь, на мгновение его внутренний механизм стало возможно разглядеть и потрогать. Приложи палец сюда, и ты создашь жизнь; приложи туда, и ты ее изменишь. Приложи сюда, и ты сотрешь ее. Никем не управляемая, не обученная и не контролируемая, она протянула руку к колесу – или это оно притянуло ее к себе? – и коснулась его. Прощай, Барбара, кем бы ты ни была. Дайана глубоко и облегченно вздохнула.
– Что будем делать?
– А? – Дайана вздрогнула.
– Что мы будем делать со Сборщиком? – спросила Синди.
Дайана обернулась, охваченная внезапным приливом эмоций – тоски, желания, разочарования и гнева, смешавшихся воедино. Члены Свободной Пятерки уже были так близки к тому, чтобы совершить нечто прекрасное, нечто удивительное, нечто реальное, что не могли позволить, чтобы кто-то этому помешал. Замысел, возникший по воле случая, необходимо было воплотить, и поэтому она – мысленно – протянула руку и снова коснулась блестящего вращающегося колеса.
– Убьем и его тоже, – сказала она.
– Что?
– Это часть плана…
– Не шумите! – произнес Джон полукриком-полушепотом. – Нас может услышать мама.
– Убьем его, – Дайана тут же перешла на шепот, – как я уже сказала. Если в воскресенье мы выпустим их из стенного шкафа, они расскажут нам, что с ней случилось, мы пойдем в поле и обнаружим его рядом с телом, нам придется его застрелить. – Она повернулась к Джону. – Сможешь? Ты единственный, кто сможет.
– Хватит шуметь, – сказал Джон. – Давайте подождем с этим разговором, пока не зайдем в лес. На другом берегу.
– Ага. – Даже Пол понимал тактику секретности.
– Да, давайте, – прошептала Синди.
– А ты сможешь? – спросила Дайана.
– Залезай в лодку.
10
После
Умерла.
Конечно, если б она действительно почувствовала близость смерти, то, скорее всего, отогнала бы подобные мысли. В конце концов, не так уж и сильно ей досталось. Ее пленили, связали, унизили, принудили к половому акту. Но все это было далеко не смертельно. Ее недокармливали и чрезмерно охраняли. Дети даже ударили ее несколько раз, и тем не менее для сильной, спортивной девушки все эти наказания были бы терпимы, если б были разнесены по времени. Человеческое тело – удивительный механизм, говорили ей тренеры, и это было правдой. На тренировках и соревнованиях по плаванию она периодически испытывала боль – в течение десяти секунд, тридцати, возможно, в течение минуты, – а затем ей удавалось справиться с ней и восстановиться.
Теперь о восстановлении не могло быть и речи, боль была с ней уже так долго, что это выходило за рамки разумного. Время представляло собой страшную кривую, в которой первая секунда длилась две секунды, вторая – пять, третья – пятнадцать, четвертая – тридцать и так далее. Люди, страдающие от боли, живут по другим часам, – сказала она себе. И эти часы всегда стоят.
Ее торс, руки и ноги были опутаны паутиной веревок и недоступных узлов. Пятка давила на пятку, лодыжка на лодыжку (кожа на них была в сильных синяках). Запястье давило на запястье, локоть на локоть, а плечи выгнулись дугой, как натянутый лук. Шея под весом головы согнулась, отчего нос и лоб упирались в грязный линолеум, а грудь, ребра и живот терлись о неровный пол.
Постоянство, непрерывность этой боли – напоминающей вечную мигрень – довели ее до состояния, близкого к истерике. Те самые мысли и эмоции, которые делали Барбару Барбарой, почти уже исчезли. Их заглушала единственная фраза: «Лучше умереть (чем терпеть это)».
Нет! Барбара резко подняла голову, посмотрела на раскинувшееся за окном грозовое небо – никогда еще оно не было таким свободным, буйным и прекрасным, – и глаза у нее расширились от ужаса. Она изменила самой себе. Нет!
Смерть, собственно, и была ей обещана. Они собирались что-то с ней сделать, правда, она не могла представить, что будет страдать еще сильнее. Они собирались убить ее или говорили, что собираются. Такое бывает.
У этих детей есть силы, возможности, воображение и нечто большее, чем желание, но есть ли у них?.. Барбара опустила голову, вызвав этим новую боль в другой части тела. Неужели они настолько жестоки? Жизнь была бы невозможна, если бы человек был вынужден жить в уверенности, что следующий встречный при любом удобном случае убьет его. Но разве это не так? Разве это не происходит, – задалась вопросом Барбара, – все время? Каждый день?