Пойдем играть к Адамсам

Джонсон Мендал У.

Мужчины и женщины – враги, – подумала Барбара.

Если она выживет, если благодаря беспечному милосердию несмышленых детей ей позволят жить, этот аспект взаимоотношений сохранится в прежнем виде. Какой-нибудь мужчина изменит ее жизнь, подтолкнет к материнству, сделает ее другим человеком, а сам при этом останется прежним. Мужчины переделывали женщин; таков был приговор. В ее случае приговором могла быть смерть.

Я имею над ним власть, – сказала себе Барбара. Просто

будучи собой. Сейчас он не сможет жить без меня. Это же понятно.

Джон, глядящий сверху вниз на беспомощную Барбару, сам казался беспомощным. Подневольным. Нос у него покраснел. Учащенно дыша, он сбросил с себя шорты и стоял сейчас голым. Его «штуковина» поднялась (благовоспитанность Барбары снова не позволила воспользоваться другим определением). И эта «штуковина» управляла им, указывала, что он должен сделать. Вид у него был растерянный, глаза пустые. Он не контролировал себя, и в этом была вина Барбары. Не важно, что случится через несколько часов, в данный момент она руководила им, и могла использовать это обстоятельство для своего спасения.

Это пришло ей в голову не в виде последовательности мыслей, а в виде вспышки осознания и надежды, когда она посмотрела ему в глаза. Она не знала, как себя вести, и понимала, что у нее нет времени учиться.

Барбара не знала, нравится ли она ему больше, как строптивая рабыня или как сговорчивая любовница. Она плохо представляла, как доставить ему удовольствие, а он плохо представлял, как доставить удовольствие ей. И все же она должна была угодить ему – ключевое слово «угодить». Должна была стать ценной, слишком ценной, чтобы он мог ее убить. Интересно, как это делают шлюхи? – с отчаянием подумала Барбара.

Все происходило слишком быстро.

Барбара извивалась всем телом в девичьем страхе, что играло на руку Джону. В своей основе этот страх был достаточно искренним. И никогда в ее жизни он не был настолько реальным, как сейчас. Он стал более выраженным, в этом помогла Сексуальная Барбара (которая, в конце концов, вряд ли была дилетантом). Ее не очень возбуждающие груди вздымались, ее довольно широкие бедра тянулись вверх, ее не особо выразительные глаза мерцали. Это оно? – задалась вопросом Барбара. Достаточно ли этого? Она склонила голову набок, закрыла глаза в не совсем притворном страхе и стала ждать.

Джон опустился на колени с тем юношеским благоговением, которое испытывает мальчик перед девочкой. Раздвинул ей ноги, лег сверху, поцеловал ее и словно впал в забытье. Вот оно. Он у меня в руках, – сказала себе Барбара. И дело не в том, что он все равно ее не заставил бы, а в том, что она вызывала у него не только похоть, но и некую привязанность.

Они прижимались друг к другу, всецело по его инициативе. То есть он терся своим лицом об ее, и в той мере, в какой это казалось ей возможным – ведь прецедентов не было, – она его принимала. Его лицо соприкасалось с ее шеей, ее заклеенные губы с его грудью, его рот с ее сосками. Они катались по полу. Когда наконец пришло время, он воспользовался слюной – как необходимы и инстинктивны такие действия, – а затем

вошел в нее по-юношески быстро, хотя и не без труда.

Было немного больно, но это свершилось – так или иначе это произошло бы, – и, оказавшись внутри нее, Джон замер. Проникший в нее пенис, казалось, стал частью ее тела, его кончик прижимался к неизведанному внутреннему бугорку. Она сцепила за спиной связанные руки и, отведя глаза от этого красавчика, глупыша и убийцы, стала ждать.

Джон лежал так довольно долго и дисциплинировано для человека с одним-единственным опытом, а затем принялся ее накачивать. Барбара вспомнила старое сравнение – городская насосная станция. Джон накачивал ее с отстраненным взглядом в глазах. Определенно, он свое получит. Не было никакой возможности достучаться до него сейчас. Нет, умолять его она будет позже.

Ее плоть неохотно поддавалась, растягиваясь под его напором. Барбара чувствовала внутри себя чужое присутствие. Член Джона проникал в самую ее глубь, глубже уже некуда. И было не так больно, как раньше. Барбару шокировала податливость собственного тела, учитывая, что ее любовник был ее насильником и возможным убийцей.

Я не смогу, – мысленно повторяла она. Не смогу. Не смогу. Не смогу.

Боже, а может, и смогу, – открыла для себя Барбара. Иногда принудительное удовольствие возможно.

Пожалуйста, не надо.

Джон издал какой-то звук и полностью излился в нее – она почувствовала это. А затем он обмяк, упав на нее. Давление этого толчка распространилось до самого ее пупка.

Я не смогу, – сказала себе Барбара. Не смогу, ведь он собирается убить меня.

Подожди, еще немного…

Медленно, как наступающее Рождество, Джон отклеил скотч, убрал тряпку у нее изо рта и поцеловал ее, как должен был сделать несколько дней назад. Они лежали вместе, и он целовал ее, прижимаясь к ней всем телом.

Сейчас, сейчас, – сказала себе Барбара. Нет, черт возьми, не сейчас. С ним – никогда.

Они были и врагами, и любовниками одновременно. Он доверчиво просунул язык ей в рот, провел им по зубам, и она снова приняла его. Не укусила. Проникла своим языком ему в рот, исследуя всю его полость.

О, нет, только никакой любви, – сказала себе Барбара. Я не хочу ее. Ни капли.

Да, сейчас, – признала Барбара.

Невозможно описать оргазм, тем более невозможно описать первый, а может, единственный и последний оргазм в самом начале взрослой жизни. Это смерть, на которую соглашаются. Смерть, которая может – если повезет – повториться. Смерть, которую можно бесконечно продлевать, смерть, к которой стремятся, которой умирают добровольно.

Прекрати, – сказала себе Барбара, но не смогла остановиться.

Джон говорил ей что-то, целовал ее, а она целовала его в ответ, в любом случае ей было все равно. О, Джон, прекрати, оставь все как есть.