Поймай падающую звезду
Шрифт:
Между тем, спуск очень длинный, да и становится все круче. Под ногами у меня толстые слои листьев и иголок, под ними — подгнившие ветки и невидимые камни и ямки. Так что я часто спотыкаюсь, иной раз едва удерживаясь на ногах. В лесу уже мрачновато, влажный воздух заметно похолодал.
Барахтаюсь пятнадцать, двадцать минут, но выхода так и не вижу. Наконец замечаю впереди ручей. Он небольшой, да и не бурный, по его берегам в глине множество отпечатков коровьих копыт. Сюда, похоже, пригоняют скотину на водопой. Слышу и Тузика, который неподалеку громко лакает воду.
— Тузик, — зову, — где ты? Тузик, ко мне!
Он
— Где это мы?
Псина улыбается, шумно дышит боками и опять убегает.
Я опускаюсь к воде и умываю потное лицо. Сажусь на камень и осматриваюсь.
Сейчас бы, с помощью ручья, следовало поскорее выйти на направление к тому размыву, по которому мы с асфальтированной дороги поднялись на тропу, ведущую к дому в горах. Надо всего лишь вместе с ручьем повернуть влево, и мы выйдем, куда следует.
Но ручей, как ни странно, не поворачивает влево, где должен был бы соорудить тот самый размыв, а уходит направо. И в то время как слева он спокоен и скуден водою, справа отчетливо слышится журчание и клокотание. Что же там еще?
Боюсь остыть, сидя на камне, и потому отправляюсь в путь. Все-таки иду налево. Там должен быть выход.
Прыгая с камня на камень, перебираюсь на другой берег, где, кажется, тропа поудобнее. Прохожу по ней с сотню метров, после чего вынужденно возвращаюсь на правый берег. Замечаю, что течение становится все беднее, и ручей превращается в прозрачные лужицы, практически непроточные. Еще два-три раза перебираюсь с одного берега на другой, и тут ручей исчезает. Он тек от холмика, похожего на нахлобученную шапку, и был виден, а тут вдруг исчез.
Я призадумался. Эта шапка передо мной ничего хорошего не обещает, и я возвращаюсь вниз по течению.
Так потихоньку добираюсь до места, где я вышел к воде, и продолжаю идти в ту же сторону. Но уже метров через пятьдесят натыкаюсь на крутые берега, что вынуждает скакать по ручью с камня на камень. Обогащенный какими-то подземными источниками, этот поток бурлит и клокочет, как будто приближается к водопаду, и там уж я точно не смогу через него перебраться. Сейчас он уже похож на настоящую речку, и если я пойду вдоль нее, то, наверное, выберусь на Градац, речку, что протекает через Валево. И, если останусь в живых, через несколько дней выйду к Валево.
Нет, направление на Валево — не мое. Какого черта я забыл в Валево! Возвращаюсь назад.
Вновь в подходящем месте перепрыгиваю через ручей. И — теперь передо мной настоящая гора. Скалистая, крепенькая и, конечно же, поросшая лесом. Теперь ничего уже перед собой не вижу, кроме высокой горы и чистого светлого неба. Где же это я оказался?
6
Ползаю по каменистой горе влево и вправо, отыскивая подходящий проход. Мне все еще кажется, если заберусь на вершину, то найду, по крайней мере, дорогу на Валево. А там уж совсем просто. Но через полчаса понимаю, что опять ошибся.
Два или три раза приближаюсь к самому краю обрыва. Его граница, кажется мне, всего в нескольких десятках метров отсюда, добрался — и все получилось. Смущает только то, что за обрывом простирается все тот же дикий пейзаж со скалами и толстенными соснами. Когда, продираясь сквозь кусты, я добираюсь до места, где кончается
Я слышал, что в таких случаях хозяину может помочь собака. Схватишь ее за хвост, гласит легенда, и он вытащит тебя туда, куда тебе надо.
Зову Тузика. После некоторой паузы он является. С любопытством заглядывает мне в глаза. Он из тех псов с характером, которые не боятся человеческого взгляда и всегда открыто смотрят тебе в лицо.
Я разворачиваю его от себя и хватаю за хвост.
— Давай, Тузило, — говорю. — Веди меня. Пошли домой.
Он повернулся, удивленно посмотрел на меня и сел. Тяжело дышит от усталости, вывалил длинный язык.
— Давай, Тузен мой, пошли домой, — повторяю я, приподнимаю его и ставлю на все четыре лапы. — Пошли домой! Двигай!
Однако он воспринимает все это как шутку и, оскалясь, делает вид, что хочет меня укусить. Щелкает клыками и крутит головой во все стороны.
Вот что значит содержать избалованных, необученных собак. Хватаю его за влажную морду и подтягиваю к своей голове.
— Ты, Тузенбах, — говорю ему, — такой же умный, как и твой хозяин: ничего не понимаешь.
Пес все с тем же любопытством заглядывает мне в лицо.
Что же делать, думаю я. В какую сторону податься?
Понятия не имею, что делать. Если б хоть покурить можно было, страдаю я. Я как раз сейчас переживаю один из многочисленных периодов решительного отказа от табака, что всегда случается со мной в самый неподходящий момент. Если бы я еще курил, думаю, и у меня были сигареты, то прислонился бы к дереву, засмолил, и табачный дым прочистил бы мне мозги. А так я могу всего лишь развалиться на подгнивших листьях и иголках, призывать на помощь и рыдать. И дать альпинистам возможность лет через пять обнаружить себя в виде живописно оскалившегося скелета, зубастого и побелевшего.
Отдыхаю минут десять, после чего трогаюсь. На штурм неба! — как сказали бы знаменитые революционеры. Вперед, на бородатые ели и косматые сосны! Через камни и рытвины, и до, мать ее, победы!
7
Мне просто худо делается, как только представлю, какой путь предстоит проделать. Теперь он даже не трудный, но каменистый, и все по горам. Кому под силу одолеть эту полосу препятствий, состоящую из подъемов и спусков под пятьдесят градусов, когда приходится скакать, словно горный козел, с камня на камень? Куда смельчака выведет такая «дорога»? Что ждет его на вершине?
Ничего не вижу, ничего не знаю и отчаянно не желаю ничего знать. Иду практически наугад, перебираюсь через первый попавшийся овраг. Иду, и пропади оно все пропадом.
Устал смертельно, ноют ноги и руки. Хорошо еще, что дома надел отличные, крепкие ботинки, которые здорово стягивают стопы и не пропускают воду, иначе я бы сейчас босиком топал.
Мое интернациональное снаряжение теперь, хотя бы частично, оправдывает свое назначение. Правда, шляпа из Бечея до середины полей промокла от пота и сильно обмякла; на привалах я снимаю ее с головы, которая дымится от жары, чтобы утереться давно уже промокшим платком. Но корзина из Багрдана, а особенно суковатый русский посох, так и прыгают в моих руках, совсем, как вьючные лошадки по кручам.