Поймай падающую звезду
Шрифт:
Потом пришла зима, одна из самых страшных, какие я помню, деревья в новобелградских парках трещали от холода. Мама умерла. Две недели ее тело держали в холодильнике, в морге, на Новобежанийском кладбище земля смерзлась так, что могилы не копали. По прошествии этих пятнадцати коматозных дней, когда я ходил, как лунатик, холода наконец ослабли и дирекция кладбища сообщила, что восстановлен обычный порядок работы. Помню толпы на дорожках, очередь перед кладбищенской часовней, в те дни много непогребенных ждали своего часа. На маминых похоронах была Аля, ее третий муж, несколько знакомых с мамой старушек из нашего подъезда и я. Шел ледяной дождь, на земле он тут же превращался в тонкую ледяную корку. Когда могильщики, все как один с лицами красными от мороза и влитого в себя алкоголя, закончили свое дело, мы с Алей и ее мужем пошли на парковку. Они подвезли меня до дома по закованным в лед улицам, не захотев немного посидеть со мной в нашей квартире, хотя так полагается. В другой раз, сказали они, смотри какая погода, а нам до дома ехать
И вот так, когда все закончилось, я остался один. Я сидел в нашей с Алей комнате, траурно одетый, в полной темноте, и смотрел в окно, вниз, на широкий опустевший проспект, похожий на заледеневшую реку. Дождь тем временем превратился в густой липкий снег, который валил так, как будто начинался ледниковый период. И я думал, что он покроет все, и мою боль тоже.
Когда умирает кто-то близкий, время останавливается, стремится вернуться назад, и картины прошлого заполоняют сознание. Прошлое ужасно, оно постоянно возвращается в виде боли, оно ужасно настолько, что почти парализует ужас настоящего. Не могу сказать, что хуже — прошлое, это гнездо с клубком всех страданий, которые не может излечить никакое время, даже если живешь, как черепаха, медленно и долго, или настоящее, в котором снова проживаешь все полученные травмы, проживаешь их в худшем из всех возможных мест — в голове, в мыслях, к тому же постоянно пополняя их всё новыми. И я больше ничего не жду, потому что любое ожидание заканчивается новой болью. А в особенности я ничего больше не жду от людей. Я вовсе никакой не мизантроп, а уж тем более не женоненавистник, в моей жизни было вполне достаточно и мужчин, и женщин, которых я любил и которые любили меня. Вот, Аля по-прежнему меня любит, я в этом уверен, так же как и я люблю ее, и все-таки, я не могу сказать, что знаю, что такое любовь. Что, в общем-то, не так уж и важно, важно, что я ее чувствую. И чувствовал, действительно чувствовал.
Но все это так мало по сравнению с усилиями, которых требует само существование и которые почти непереносимы. Объясню, почему.
Аля вернулась на излете зимы, не прошло и месяца после маминых похорон. На этот раз она поселилась в маминой комнате. Когда она пришла, меня дома не было, я застал ее уже в квартире, у нее был свой ключ. За тот неполный месяц, прошедший с нашей последней встречи, она заметно изменилась, стала какой-то тихой и замедленной, собственно, ничего странного, она уже начала входить в средние, зрелые годы, хотя, несмотря на это, сохраняла привлекательность. Она по-прежнему относилась к числу тех женщин, на которых задерживается взгляд. Через два дня после ее третьего возвращения я в первый раз открыто признался себе в том, что меня очень тянет к собственной сестре, точнее говоря, я осознал существование этого давно зародившегося, разросшегося и постоянно подавляемого желания, которое никогда не воплотится в реальность. Я знал, что это грех, и даже одно только это желание делало для меня невыносимым все, что я делаю и о чем думаю.
Человека можно выдрессировать лучше любой обезьяны, лошади, собаки или дельфина, обучить всему, кроме одного — контролировать собственные мысли и подавлять собственные желания, особенно те, которые ужасают его самого. Например, мечтать о том, как в качестве достойного сына своего извращенного так называемого отца проникаешь в собственную податливую златовласую сестру, которая старше тебя всего на каких-то четырнадцать лет, которых вполне достаточно, чтобы добраться пешком до края света и вернуться оттуда с пустыми руками и тьмой самых невероятных историй в голове, например о том, что фараоны женились на собственных сестрах, чтобы сохранить чистоту крови династии. Это влечет за собой тьму вопросов, от которых цепенеет сознание, а ощущение невыносимости становится хроническим состоянием существования. Да, существуют разные тягостные вопросы, так же как существуют и вопросы лишние и плохие, а еще и глупые, и на глупые вопросы невозможно дать умные ответы, ха, это была весьма ясная констатация.
Существуют и такие вопросы, которые сильнее нас, перед ними мы молчим. Некоторые вопросы трудны и с упорством требуют от нас отвечать на них снова и снова. И вот так, когда я осознал, что мое влечение к родной сестре, той самой, которую я мальчишкой видел стоящей обнаженной перед зеркалом, — это грех, перед которым не могли устоять даже фараоны, передо мной возник вопрос Бога. Это один из наиболее трудных вопросов, особенно если вы не приучены верить. Я верить не приучен. Бога, как мне помнится, в нашей квартире упоминала только Ясенка, тогда, давно, в предновогодней эйфории. Бог, должно быть, обитает в людях, а собственно, где же еще, просто я пока недостаточно мудр, чтобы увидеть Его и подойти к Нему.
До Бога нужно дорасти. Всю жизнь я пытаюсь до Него дорасти, заслужить Его, но так и не знаю, правильное ли это направление. Может быть вместо того, чтобы стремиться к Нему, мне следовало бы стараться стать меньше и склониться как можно ниже, вот в чем вся сложность моего вопроса: как стать достойным Бога? Я не знаю даже того, откроется ли мне когда-нибудь ответ на него во всей своей полноте и силе, но я, действительно, работаю над этим, делаю все, что могу, стараюсь, мечтаю о таком дне. И мне не мешает, что это никому не заметно, даже Але, самому близкому мне существу. Я усмирил свою гордыню и больше не удивляюсь ничему. И так все люди без исключения болезненно заняты собой. Я думаю
Опять замужество, сказал я самому себе, и отъезд в городок на юге страны, где люди на одном языке говорят, а на другом — видят сны.
А потом я, по приглашению Али, ранней весной, это были последние дни марта, приехал в это небольшое местечко, где она жила теперь со своим новым, четвертым, мужем, слесарем-сантехником. У них был дом на самом берегу красивейшей, прозрачной горной реки, которая журчала в моем сне и ночью, и я с первого взгляда увидел, что они прекрасная пара. Аля быстро нашла себе работу, учительницы музыки в средней школе, а он, звали его Мирослав, но все его ласково называли Медо, постоянно ходил по вызовам; когда в небольшом городке есть только один мастер, со временем он становится специалистом «широкого профиля». Не было ничего такого, что мой новый зять не смог бы починить, и люди, что поделаешь, такова наша природа, иногда этим злоупотребляли, но ничего страшного, Мирослав был добряком. Все ему было просто: и заменить сгоревший электросчетчик, и установить новые отливы для дождевой воды на крыше соседского дома, а уж о всяких мелочах не стоит и упоминать, такого каждый день набиралось о-го-го сколько. Стоит где-то чему-то сломаться, тут же бегут к Медо.
Только по субботам он не работал, но не потому, что был адвентистом или кем-нибудь в таком роде, а потому, что страстно увлекался рыбалкой и считался таким специалистом по ловле форели и хариуса, которому во всей округе не было равных. Он знал каждый омут и каждую стремнину на десяток километров от города и вверх и вниз по течению и по субботам, хоть на дворе холод, хоть сорокаградусная жара, облачался в рыболовный костюм и отправлялся на реку пешком, если намеревался рыбачить где-то поблизости, или на машине, если хотел забраться подальше, в направлении гор и ущелий. Да, и еще, и это тоже важно сказать, он обожал классическую музыку, что почти немыслимо для человека, который учился ровно столько, сколько нужно, чтобы приобрести самую немудреную профессию, и думаю, эта его бесхитростность и страсть к музыке и привлекли Алю. Познакомились они совершенно случайно, когда Аля вместе с коллегами из своей новобелградской школы возила детей то ли на хоровой смотр, то ли на экскурсию, сейчас уж не помню, и по дороге к какому-то историческому памятнику, тоже не помню, какому, монастырю или пещере, остановились в этом самом его городке. С этого все и началось, один телефонный звонок, потом другой, а для Али, об этом я уже говорил, и из-за этого я сам себе кажусь скучным, замужество вообще не было какой-то проблемой, скорее это напоминало перелистывание, постоянную смену телевизионных каналов, три секунды на этом, пять секунд на том… Да-а-а, опять решила в корне изменить свою жизнь.
И изменила. Кто стучится, тому откроют, кто ищет, тот найдет. Аля наконец-то нашла. Дом у реки, приятную работу, мужчину, который говорит только тогда, когда ему есть, что сказать, и при этом знает наизусть всего Равеля. Невероятно, но факт, как в развлекательном приложении к газете «Политика», вот, случается и такое, иногда бывает и так.
Они пригласили меня погостить, и я, надо же, принял приглашение.
Встретили они меня как самого близкого родственника, а я действительно таким и был. Выделили мне комнату наверху, под самой крышей, с балконом, смотревшим на эту божественную речную стремнину, ничего от меня не требовали, только то и дело что-то предлагали, не хочешь ли того да не хочешь ли этого. А мне и на самом деле ничего не было нужно, только немного отдохнуть и отоспаться вдали от городского шума и ежедневного, скучного, рутинного правового состязания с маньяками, педофилами и убийцами. Разумеется, я не взял с собой свою коллекцию дисков с ранним панком и «ZZ top», но чем-то всегда приходится жертвовать, такова жизнь, она постоянно требует от нас усмирения инстинктов, привычек, желаний, что в данном случае даже не казалось мне особенно трудным, потому что мое пребывание здесь не должно было продлиться больше пяти-шести дней, именно таковы были мои намерения, я считал это приличным и ни для кого не обременительным.
В течение дня мои хозяева занимались своими делами, я гулял или читал, а по вечерам мы собирались вместе за легким ужином, выпивали немного красного вина или чая, слушали классическую музыку и разговаривали. Мирослав несколько лет назад немного раньше положенного возраста вышел на пенсию, ему надоело работать в фирме, да к тому же он не знал, как ему, работая, одновременно справляться с множеством частных вызовов и заказов. Ха, он рассказал мне об этом симпатичную историю, сейчас вам ее перескажу. Решив выйти на пенсию, он отправился сообщить об этом директору фирмы. Да что же ты вдруг, Медо, на пенсию, уговаривал его директор, да ты сейчас в самом лучшем возрасте, да такого мастера мы на всем свете днем с огнем не сыщем. Какая пенсия, ты нам нужен, и сам знаешь, как народ говорит, лучше на войну, чем на пенсию. С войны хоть кто-то да возвращается, с пенсии пока еще не вернулся никто. И не вернется, пока солнце светит да дождь идет.