Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
Только все это - пустозвонство, ведь никто не знал истинных целей Елены, хотя иные и догадывались. Княгиня Ефросиния, узнав, кто возглавит охрану царицы, устроила мужу головомойку.
– Ты слепей слепого котенка! Тот хоть знает, как материнский сосок отыскать, а ты и того не можешь!
– О чем ты, лада моя?
– О тебе. Обо мне. О нашем сыне Владимире - наследнике престола!
– Так что стряслось? Где угроза нам?
– Вот-вот! Слепота куриная. Ничего не видишь вокруг себя. Неужто не известно тебе о желании царицы идти на богомолье?
– Известно. Но что из этого? Чем Господь пособит ей, если супруг бесплоден? Ты же сама мне об этом сказывала.
– Верно. Брат твой Василий Иванович бесплоден, но к ней, вроде бы для охраны, приставлен князь Овчина-Телепнев.
– Ишь, куда хватила?! Неужели ты впрямь почитаешь царицу Елену за блудницу?
– За блудницу - нет. За хитрую женщину - да.
Спор супругов, за последнее время ставший привычным, не утихал довольно долго. И, как всегда, последнее слово осталось за княгиней Ефросинией.
– Вразуми брата своего, у которого скоро вырастут рога. Открой ему глаза пошире: к погибели своей он идет! А чтоб не заботился о сомнительном наследнике, напомни, что княжич Владимир из вашего рода. Данилович чистых кровей. Что больше нужно для отчины?
– А если опалой обернется мое вмешательство в его семейное дело, тогда как?
– Самое большое, что тебе грозит, - ссылка в Старицу или в Верею. А мне с тобой в любом месте будет ладно. Но пойми: сегодня наша последняя возможность обеспечить наследие престола сыну Владимиру. Я требую от тебя: непременно напомни Василию Ивановичу о его прежнем заверении, его искреннем желании. Убеди: нельзя передавать трон нагулянному. Чужая кровь, она и есть чужая. Тем более с примесью латынянской.
– Нет-нет. У меня и язык не повернется обвинить Елену в прелюбодеянии. Как можно?!
– Не только можно, но и нужно! Не послушаешь меня, род ваш, в который я вошла с радостью, будет подточен под самый корень. Поверь мне. Спохватишься, когда станет поздно. Ничем тогда не сможешь помочь ни себе, ни мне с сыном.
Слова пророческие. Чем больше думал о них Андрей Старицкий, тем более видел в них хотя и не полную, но - справедливость. Несколько раз, оставаясь с братом наедине, собирался поговорить о возможной измене царицы Елены во время богомолья, но всякий раз у него не доставало для этого духа. А время неумолимо утекало, подготовка поезда для сопровождения царицы шла полным ходом. Царица выглядела очень грустной, всем видом показывала она, что не хочет так надолго расставаться с любимым и любящим супругом, но приносит себя в жертву ради великого.
Елена же в эти дни буквально оплела супруга ласками, не оставляла ни на миг, чтобы мог он с опаской подумать о пешем паломничестве жены и в последний момент не позволить ей уходить, отказаться от своего согласия.
Все! Минула ночь страсти, и на рассвете Елена вышла из Кремля через Фроловские ворота, одетая во все серое, неприметное. Василий Иванович проводил ее до самых ворот и, дождавшись, когда появится обоз и охрана, предупредил Овчину-Телепнева:
– Головой отвечаешь за царицу нашу. Заруби это себе на носу.
– Не изволь, государь, беспокоиться. Глаз с нее не спущу, хотя и не буду вроде бы рядом.
– Вот-вот, - ухватился Василий Иванович, как утопающий за соломинку, - именно - не рядом.
Князь Овчина-Телепнев едва сдержался, чтобы не хихикнуть. Он-то давно понял, что пешее паломничество Елены не что иное, как исполнение прежнего обещания обласкать его, любимого. Он даже удивлялся, как это царь-батюшка не раскусил хитрого хода своей юной жены.
Топот полусотни коней детей боярских по просыпающимся улицам выталкивал за калитки и пробудившихся москвичей, и тех, кто досматривал последние сны: но ратники проезжали спокойно, без тревоги, а идущая поодаль от них одинокая женщина с посохом в руке не вызывала никакого интереса.
Любопытствующие, успокаиваясь, возвращались кто к своим утренним заботам, кто досыпать недоспанное. А когда спустя некоторое время вновь зазвучали копыта ратной полусотни и послышался скрип колес, никто даже не высовывался за ворота. Если кто-то куда-то едет, пусть себе едет. Тревожного ничего нет, на том и ладно.
Солнце встретило Елену веселыми лучами, когда она миновала Скородом и вышла на прямоезжую дорогу. Она подставила лицо, разгоряченное мечтами о скорой ночи с любимым, под ласковые лучи и заулыбалась. Весело. Безмятежно.
А что ее могло беспокоить. Супруг Василий Иванович не мог не понять ее намека, но раз не возмутился, значит, согласился. Ради державных интересов. «И я - ради державных интересов», - весело подумала она.
Ближе к обеду ее нагнала одна из сенных девушек, ехавших в обозе и одетых под простолюдинок.
– Пора, государыня, потрапезовать.
– Запомни, я - не государыня. Я - Елена-паломница. А трапезовать, как ты говоришь, - у меня в котомке есть кусочек хлебушка и скляночка с сочивом. Остановлюсь, как облюбую пригожее местечко на обочине. И еще. Передай князю Овчине-Телепневу, на ночь я остановлюсь не в монастыре, а на лесной поляне. Помолюсь отшельницей. Пусть выберет место.
Овчине-Телепневу иных слов не требовалось. Он, взяв с собой пятерых стремянных, ускакал вперед. А вскоре Елену обогнал сопровождающий ее обоз.
Еще задолго до заката солнца паломницу встретила у едва заметной тропы, уходящей в лес, все та же сенная девушка, самая близкая, от которой царица ничего не скрывала.
– Следуй за мной. Все приготовлено для ночи, - многозначительно сообщила она, что весьма не понравилось Елене.
– Покрепче держи язык за зубами, если не хочешь иметь больших неприятностей. Поняла?
– Как же не понять? А язык мой, как ты не единожды убедилась, за крепкими зубами.
– Знаю. Предупредила на будущее.
Несколько минут ходьбы, и женщины вышли на небольшую поляну у лесного озера. Узкая лента какой- то таинственно-хмурой голубизны уходила, делая мягкий изгиб в неведомое, в лесную глухомань, и сколько видел глаз, плавали близ берегов белые лилии, еще не сомкнувшие цветы на ночь. Взора от них не оторвешь, они будто развеивают озерную хмурость. Всплеснула крупная рыбина. Пролетела стайка чирков. Вдали выплыли в белоснежную густоту лилий пара лебедей, белых красавцев.