Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
– Любовь у них до самой смерти, - глядя на лебедей, мечтательно проговорила девушка, и Елена не одернула ее.
Шатер для Елены был поставлен не в центре поляны, что было бы лучше для его охраны, а ближе к опушке. В нескольких саженях за опушкой, у самого начала густого ерника стоял еще один шатер, и Елена с трепетной радостью оценила это по достоинству: «Молодец. Хитро придумано».
Князь Овчина-Телепнев предусмотрел все, чтобы сон царицы никто не потревожил: обоз он разместил в полуверсте от Елениного шатра на другой поляне у другого озера; охрану расставил так, чтобы она не маячила на глазах царицы. Свой же шатер он поставил рядом для того, чтобы в любой миг мог бы прийти на помощь, если она потребуется.
– Глазам своим не верю.
– Ты что?
– Да так. Почудилось.
– Что почудилось? Не темни.
– Вроде бы князь Овчина-Телепнев шатры перепутал.
– Окстись! Ты не говорил, я - не слышал.
– Прямо слово - померещилось. Не иначе.
Вечером следующего дня Елена остановилась в девичьем монастыре Покрова Богородицы сразу же за Балашихой. Провела она в нем, отбивая молитвенные поклоны и обливаясь слезами, почти без отдыха двое суток. Игуменья даже испугалась за ее здоровье, и ей едва удалось уговорить царицу-паломницу потрапезовать с ней, а не довольствоваться только сочивом.
И снова - в дорогу. Аж до самого до Покрова на берегу Киржача. Там вновь Елена сменила отшельнические бдения на молитву в храме женского монастыря. Истово била она поклоны и заливалась грешными слезами. Так и перемежался ее путь ночевками в лесу и изнуряющими молитвами в монастырских церквах, истязанием себя постом.
Господь в конце концов услышал ее молитвы. Снизошел. К радости Василия Ивановича, к радости ее родственников и даже, хотя и показной, радости государева двора царица понесла.
Узнала о беременности Елены и посадская Москва. Не безразлично, конечно, восприняла эту весть, противоречиво. Юродивый Дмитрий несколько дней подряд с приплясом кривляясь близ кремлевских стен, возглашал иерихонской трубой:
– Царица родит наследника. Тита родит [147] . Широкого ума.
Пророчеству юродивого верили все, но своих истинных мнений не выказывали. Только княгиня Ефросиния, услышав противное ей предсказание, плюнула себе под ноги и, показав юродивому исподтишка фигу, буркнула сердито:
[147] «Тита родит».
– Светоний написал о римском императоре Флавии Веспасиане Тите, что он «любовь и отрада рода человеческого, наделенный особым даром, искусством ли счастьем снискать всеобщее расположение…».
– Типун тебе на язык!
А дома вновь устроила мужу взбучку.
– Что я тебе говорила?! О чем предупреждала?! Князь Андрей тоже был весьма расстроен, но крепился.
– Бог даст, Елена дочь родит.
– Гадай теперь на киселе? Прежде нужно было понастойчивей действовать, а не лизоблюдить!
– Все в руках Божьих.
– О своих руках тоже не грех помнить! Как всегда, последнее слово осталось за ней. Грустные дни потянулись в теремном дворце князя Андрея Старицкого. С тревогой здесь ожидали, кем разродится царица. Княгиню Ефросинию раздражали любые слухи. Она с неприязнью слушала рассказы о том, что Василий Иванович на цыпочках ходит вокруг беременной супруги, а если случается какой недогляд у слуг, тут же нерадивцы изгоняются из Кремля. Ефросиния даже позволила себе осуждать государя:
– Прежде с ним такого не случалось. На оплошность слуг и даже на явную леность иных он поглядывал сквозь пальцы. Теперь же словно подменили нашего царя.
Подошел к концу август - девятый месяц беременности великой княгини царицы Елены. Он выдался жарким, и у сенных девушек появились новые обязанности - обмахивать госпожу свою опахалом из лебединых крыльев, которые дворцовые умельцы приладили к серебряным жезлам. Жара изнуряла, и все ждали хотя бы одной тучки на небе, хотя бы легкого ветерка.
За день до родов на бездонном небе засеребрились кисейной тонкости перистые облака, потянул прохладный северный ветерок - все облегченно вздохнули. Но вскоре вздохи облегчения сменились покаянными молитвами и страхом: к ночи небо заволокло сплошными черными тучами, зарокотал гром, засверкали молнии, но ни одна капля дождя не омочила иссохшую землю, а все усиливающиеся порывы ветра поднимали столбы пыли.
В царевом дворце переполох. Царицу увели в самые дальние покои, дабы пыльный воздух не повредил ее здоровью.
Наконец черноту туч рассекла молния от края до края, а гром загрохотал так, словно под самым ухом выстрелил сразу десяток царь-пушек, первые капли дождя, первые горошины града сыпанули на землю, сбивая пыль, но это не принесло успокоения - грохот все усиливался, а ветер набрал такую силу, что оторопь брала.
Вот уже взвихрились соломенные крыши Скородома, пришла очередь досок с тесовых крыш, полетела черепица. Застонали деревья под напором урагана, он гнул их до земли, безжалостно вырывал с корнями вековые дубы, и они, падая, подминали под себя плетни, крепкие оплоты, бани, конюшни и даже добротно срубленные дома.
Люди съежились от страха. Попадали на колени перед образами, истово крестясь и прося у Бога милости для себя.
В Кремле же страх усиливался еще тем, что у царицы начались роды. Заголосили колокола на звонницах кремлевских храмов, отгоняя нечистую силу, а на тот случай, если все же ей удастся прорваться сквозь колокольный звон, должны преградой ей стать одетые во все черное выборные дворяне, беспрестанно челночившие на вороных конях под окнами светелки, в которой рожала царица. Ветер буквально вырывал всадников из седел, но они наперекор всему исполняли свое почетное и ответственное задание донельзя старательно.
Во всех храмах шли службы: молились, содрогаясь от страха, когда над куполами разламывал небо душераздирающий гром.
Княгиня Ефросиния тоже молилась вместе с другими княгинями и боярынями, стоя на коленях в храме Архангела Гавриила. Но не ради удачных родов царицы были ее молитвы, не ради прекращения страшной грозы с ураганным ветром; она, беззвучно шевеля губами, молила Иисуса Христа о неудачных родах, а если этого сделать ему не под силу, то пусть родится по его воле девочка.
На свет появился сын [148] . В мгновение ока об этом узнал весь государев двор, все бояре - возликовал Кремль. В основном - лукавя. Елену-царицу мало кто уважал. К новорожденному тоже отнеслись с предубеждением, рассуждая так: яблоко от яблони далеко не катится. Но мысли мыслями, а попробуй не взликуй вместе с царем-батюшкой, тут же угодишь под его гнев. Окованы были Федор Мстиславский, Воротынский, Щеня, Горбатый, Плещеев, Морозов, Лятский, Шигона лишь по подозрению на недоброжелательность к Елене. Разве это - не пример? Теперь у родственников опаленных князей появилась надежда: велит царь на радостях отворить двери подземелий Казенного двора, вернет всем прежние чины и родовые вотчины.
[148] «На свет появился сын».
– Иван IV Васильевич Грозный (1530-1584) - с 1533 г. великий князь Всея Руси, первый русский царь с 1547 г.