Пожарский 2

Войлошников Владимир

— Хорошо, — мягко улыбнулась она. Думает, наверное, что девка какая-нибудь от князя понесла, и вот я мечусь, не зная, что делать.

— Нет, поклянись здоровьем своих детей.

— Н-ну… Хорошо, — голос её слегка дрогнул, — клянусь здоровьем своих детей…

— … никому не разглашать содержание данного разговора, — подсказал я, и она повторила.

Удержится ли? Женщине это почти невозможно, нужно отдушину оставить.

— Ты можешь поговорить об этом с мужем, при условии, что он даст такую же клятву.

— Я… хорошо,

Дмитрий Михайлович, но я не понимаю…

— Сейчас поймёшь. Ты знаешь, как выглядят болезни и раны с точки зрения энергий?

Она непонимающе покачала головой:

— Н-никогда не сталкивалась с этой темой…

— Если очень упростить, есть жизнь и смерть в своей протяжённости — это две разнонаправленных энергии.

Она согласно закивала:

— Об этом я знаю. Исцеляющие свойства лекарских зелий на этом построены. Энергия жизни… К сожалению, этот метод довольно дорог, и для сложных случаев требуются длительные курсы, семьи большинства моих пациенток не могут себе этого позволить…

— Потому что энергия жизни подпитывает собственную жизненную энергию человека.

Так же, как энергия смерти, переполняя мёртвое тело, превращает его в движущегося кадавра, но на этом мы концентрироваться не будем.

— Я не вполне понимаю…

— Я поясню. Лечилки отлично помогают в тех случаях, когда мы имеем дело с истощением собственных жизненных сил. Но если им приходится бороться против того, что условно можно назвать зарождающейся смертью, и если зародыш слишком силён — лечилки помогут мало. Поэтому в тяжёлых случаях ваши пациенты выздоравливают долго. Или не выздоравливают совсем. Но если изъять зародыш смерти, шансы на то, что жизнь восстановит естественные токи, возрастут многократно.

Ирина выпрямилась, глядя на нас с огромной тревогой:

— И есть кто-то, кто умеет это делать?

— Есть. Мы.

— Вы шутите?

— Нет. Именно сегодня нам нужна энергия смерти, и мы можем помочь кому-то из особо нуждающихся.

— А если не получится?

— А вы их заранее не обнадёживайте, — предложил Кузьма. — Просто скажите, что мы студенты-медики…

— Ты — студент-медик.

Собирать-то Кузя должен, сразу в камень Марварид.

— А… Ну да. Я — студент-медик. Буду оценивать состояние организма по пульсу. В конце концов, им точно не станет хуже. Но, может быть, станет лучше.

Ирина сомневалась.

— Скажите, а вот этот зародыш смерти… Его можно…

— Что? — очень мягко уточнил Кузя.

— Изъять у… нерождённого ребёнка?

Ах ты ж, Ядрёна-Матрёна — говорил же Фёдор, отделение специфическое. Кузьма озадачился.

— Честно — не уверен, как это будет без прямого контакта. Но я постараюсь.

— Хорошо! — Ирина решительно встала. — Пойдёмте, пока заведующего отделением нет, а то начнутся лишние вопросы. Я только халаты белые принесу, так положено.

Отделение производило два основных впечатления: очень чисто и очень скромно. Прямо-таки по-спартански.

— Сюда! — Ирина повернула налево и заторопилась по коридору. Здесь тихий край, лежат в основном недавно переведённые из реанимации. Я бы вас и в саму реанимацию сводила, но боюсь, там не дадут спокойно совершить эти… манипуляции. Меня тут ещё плохо знают, выставят за дверь без разговоров.

Они дошли до двери с табличкой: огромный восклицательный знак, девушка, приложившая палец ко рту и надпись: «Соблюдайте тишину!»

— Секунду, — Ирина первой вошла в палату и прикрыла за собой дверь. Строгий голос зазвучал глуховато: — Внимание! У нас посетители, два доктора из отделения интенсивной терапии. С осмотром. Всем приготовить руку… Нет, высоко закатывать не надо, будут проверять только пульс. И прошу вести себя прилично, особенно ты, Анфиса… — дверь распахнулась: — Проходите, господа!

В палате пахло кровью, отчаянием и совсем немного — надеждой. Дюжина женщин смотрели на нас, кто с любопытством, а кто — равнодушно. Лица осунувшиеся, глаза синими тенями обведённые. Да уж, тут смерти точно можно насобирать.

Кузя посмотрел на меня: «Откуда начнём?»

«Да по порядку, с ближней и начинай».

Он присел на край первой кровати. Улыбнулся:

— Какую ручку будем смотреть? Правую — левую?

— Левую, наверно, — осторожным шёпотом ответила женщина.

Кузьма прихватил её за запястье, прислушался.

«Одну вижу, тяну…»

Да я и сам видел, что он выкачивает смертушку — крупный такой зародыш, разъевшийся. Восковая бледность лица болящей сменилась едва заметным румянцем — но дело пошло!

«Есть. Вторую… Нет, отсюда не достать».

И тут он её спросил:

— Милая, ты хочешь сохранить жизнь ребёнку?

Женщина, кажется, испугалась.

— Сказали же — есть надежда?

— Я не про то спрашиваю, что тебе сказали. Ты — хочешь, чтобы он жив был?

Она тревожно посмотрела на докторшу, на меня:

— Хочу.

— Мне далеко отсюда, — Кузьма говорил едва слышно, и тишина в паузах между его словами сделалась почти осязаемой. — Рубашку на животе расстегни.

Как мне хотелось его по загривку огреть! Вот же охламон! Теперь про наш визит всякая собака в городе узнает, это к гадалке не ходи.

Но я стоял молча. Нельзя мага, работающего со смертью, сбивать. Даже меч. Не дай матери-рожаницы, расплещет.

Кузя медленно, словно в зачарованном сне, положил руку на шаром выпирающий живот, глаза прикрыл.

«Вторая есть».

Женщина на следующей кровати и вопроса дожидаться не стала, сразу заголилась.

Так он и прошёл всю палату — тихо-тихо, я такого тихого лекаря в жизни не видал, словно в зимнем безветренном лесу снег идёт. Да так за двери и вышел, бесшумным призраком.