Прах к праху
Шрифт:
– К Пэттену, – добавила Барбара.
– К Габриэлле, – закончил Линли и дважды подчеркнул последнее имя. Подумал немного и подчеркнул еще раз.
Наблюдавшая за ним Барбара сказала;
– Что касается Габриэллы, не знаю, инспектор. В этом нет никакого смысла. Что она сделала? Убила своего любовника, а затем радостно укатила на его машине? Это слишком легко. И слишком очевидно. Что у нее вместо мозгов, если она совершила нечто подобное? Опилки?
– Пэттен так и считает.
– И мы возвращаемся к нему. Видите? Это естественное направление.
– У него веский мотив. Что до
– По крайней мере, мы знаем, что это не самоубийство, – сказала Барбара.
– Да. Но это может и не быть убийством.
–У вас нет оснований утверждать, что это несчастный случай, учитывая сигарету и спички, найденные Ардери в кресле.
–Я не говорю, что это несчастный случай. – Линли зевнул, оперся подбородком на ладони и поморщился, уколовшись о щетину и, видимо, поняв, который час. – Нам понадобится номер машины Флеминга, – сказал он. – Нужно разослать описание. Зеленая, по словам миссис Уайтлоу. «Лотус». Возможно, «лотус-7 ». Где-то на него должны быть документы. Думаю, в Кенсингтонском доме.
– Согласна. – Барбара взяла свой блокнот и сделала пометки, тг А вы, случайно, не заметили вторую дверь в этой спальне? В доме Уайтлоу?
– В комнате Флеминга?
– Рядом со шкафом. Вы ее видели? На ней на крючке висел халат.
Линли уставился на дверь кабинета, словно восстанавливая картинку.
– Коричневый бархат, – произнес он, – с зелеными полосками. Да. А что такого?
– Да дверь, а не халат. Она ведет в ее комнату, Именно там я до этого взяла покрывало.
– В комнату миссис Уайтлоу?
– Правда, интересно? Смежные спальни. И о чем нам это говорит?
Линли поднялся.
– О сне, – ответил он, – который нам обоим сейчас бы не повредил. – Он аккуратно пристроил под мышкой папку с документами и фотографиями. – Идемте, сержант. Утром надо начать пораньше.
Когда Джинни уже больше не могла оттягивать этот момент, она поднялась наверх. Но прежде она перемыла всю посуду от так и не съеденного ужина, аккуратно повесила посудное полотенце на перекладину, прикрепленную к холодильнику присосками. Вымыла плиту и собралась вытереть старую красную клеенку, служившую скатертью на кухонном столе. Отступила от стола и непроизвольно вспомнила, как он говорил, ковыряя протертую клеенку:
– Дело не в тебе, девочка. Во мне. В ней. Я хочу чего-то от нее и не знаю, и мучаюсь от того, что ты с детьми сидишь тут и ждешь моего решения и его последствий для вас. Неужели ты не понимаешь? Я не знаю, чего хочу. О, черт, Джин, не плачь. Успокойся, пожалуйста. Терпеть не могу, когда ты плачешь. – Она невольно вспомнила, как он пальцами утер ей слезы, сжал запястье, как он обнял ее за плечи, прижался губами к волосам, говоря: – Прошу тебя, пожалуйста. Не усложняй все для нас, Джин. – А вот этого она сделать не могла.
Она прогнала его образ, подметя пол. Затем вымыла раковину. Отчистила изнутри духовку. Даже сняла занавески с узором из маргариток, чтобы их выстирать. Но сейчас, поздно ночью, стирать
Джинни поднималась медленно, стряхивая с себя усталость, от которой дрожали ноги. Зашла в ванную, умылась холодной водой. Сняла одежду, в которой была на работе, и надела свой зеленый домашний халат, провела пальцами по узору из переплетающихся бутонов роз и распустила волосы. Они слишком долго оставались заколотыми кверху – она убирала их от лица на время своей смены в кафе, да так и оставила, когда полиция увезла ее в Кент. Теперь же, когда она их распустила, кожу головы защипало, Джинни сморщилась, и на глазах у нее выступили слезы. Потом она присела на унитаз, просто чтобы выиграть время.
Что ей осталось им сказать? – Последние четыре года она пыталась вернуть детям их отца. Что она теперь может им сказать?
– Мы слишком долго прожили порознь, Джин, – сказал он тогда. – Мы можем спокойно развестись.
– Я была тебе верна, Кени, – ответила она. – Я никогда не спала ни с кем, кроме тебя. Никогда. Ни разу в жизни.
– Я не ждал, что ты будешь хранить мне верность. Когда я отсюда ушел, я тебя об этом не просил, верно?
– Я принесла обеты, Кенни. Я сказала – «пока смерть нас не разлучит». Я сказала: буду во всем покорна тебе, буду с открытым сердцем перед тобой. И ты не можешь сказать, что я хоть что-то от тебя скрыла.
– Я этого и не говорил.
– Тогда объясни мне почему. И будь со мной честен, Кенни. Хватит этой чуши про то, что ты ищешь себя. Давай прямо к делу. Кого это ты трахаешь на стороне, что даже захотел делать это законно и благопристойно?
– Ну ладно тебе, девочка. Дело тут не в постели.
– Нет? Тогда почему у тебя покраснели уши? С кем ты теперь развлекаешься? Не с миссис ли Уайтлоу? Не с ней ли ты перепихиваешься два раза в неделю?
– Не говори глупостей, ладно?
– Мы с тобой обвенчались в церкви. И поклялись – «пока смерть нас не разлучит».
– Нам было по семнадцать лет. Люди меняются. С этим ничего не поделаешь.
– Я не меняюсь. Я была с тобой честна, Кенни. Поэтому жду от тебя такой же честности в ответ. Так с кем ты теперь спишь?
– Джин…
– Хотя я не совсем верно выражаюсь, да?
– Наша проблема вовсе не в сексе. С ним всегда все было нормально, и ты это знаешь.
– У нас трое детей. Дом. По крайней мере, был, пока не вмешалась миссис Уайтлоу.
– Мириам здесь ни при чем.
– Так она теперь Мириам? И как давно она Мириам? Она Мириам при свете или также и в темноте, когда тебе не приходится смотреть на квашню, которую ты месишь?
– Черт бы тебя побрал, Джин. Подключи мозги, а? Я не сплю с Мириам Уайтлоу. Она, черт побери, старуха.
– Тогда кто? Скажи мне. Кто?
– Ты меня не слушаешь. Дело не в сексе.
– О, ну конечно. А в чем же? Ушел в религию? Отыскал кого-то, с кем распеваешь гимны воскресным утром?
– Между нами всегда существовала некая пропасть, там, где ее не должно было быть.
– Какая пропасть? Какая?
– Ты не видишь, да? В этом-то и вся проблема. Джинни засмеялась, и собственный смех показался ей резким и нервным: