Правда о Бебе Донж
Шрифт:
— Но ведь спрашивала ты, не так ли?
— Да.
Тогда он спросил себя, виноват ли он. Ну и что? Тем хуже для нее, ведь она требовала этого?
— О чем ты думаешь? — спросил он, ложась в постель.
У них уже были новые кровати, очень современные, которые заказала Бебе. Комната была светлой. В ней ничего не напоминало о старом доме.
— Ни о чем…О том, что ты только мне сказал…
— Тебе грустно?
— Не от чего быть грустной…
— Если ты придаешь этому такое значение, то с моей стороны такое больше не повторится. Ведь часто
— Я понимаю.
— Ты не можешь понять, потому что ты не мужчина.
Она прошла в заново отделанную ванную комнату. Нужно выло спуститься на одну ступеньку. В этом доме постоянно было нужно спускаться по ступенькам и проходить по сложным лабиринтам коридоров.
Она долго пробыла в ванной. Он начал беспокоиться. Ему пришла в голову мысль, что может быть она плачет. Хотел было пойти посмотреть, но заколебался и отступил перед возможной семейной сценой.
Он оказался прав, потому что она вернулась со злыми глазами и безучастным лицом.
— Спокойной ночи, Франсуа. А теперь будем спать.
Она поцеловала его в лоб и погасила свет.
Когда он вернулся, кладовщик и мадам Фламан переносили пишущую машинку и картотеку. Он взглянул на них так, как глядят на неодушевленные предметы, потом перехватил вопросительный взгляд Феликса.
— Ну, как насчет контракта с Обществом европейских отелей? — для приличия спросил он.
— Я подписал его на прошлой неделе. Мне пришлось дать им десять тысяч франков комиссионных…
— Хватило бы и пяти тысяч, — сказал он таким тоном, будто ему нужно было кому-то отомстить, хотя бы тому же брату.
Машинально он распечатал письмо от Ольги Жалиберт.
«Дорогой Франсуа!
Пишу тебе из отеля „Руаяль“, номер 133… Это тебе ни о чем не напоминает? Со мной теперь только моя дочь Жаклин…»
У Ольги Жалиберт была замкнутая и колючая тринадцатилетняя дочь, которая смотрела на Донжа с такой ненавистью, как будто понимала… А кто знает, может быть и понимала? Вряд ли мать скрывала от нее все.
«Когда я узнала о случившейся с тобой катастрофе, тотчас же подумала, что самое лучшее, что могу сделать, это уехать куда-нибудь подальше на неопределенное время, а поскольку сейчас еще продолжаются каникулы… Гастон был такого же мнения. Разумеется, мы ни о чем не говорили, но я почувствовала, что он беспокоится и обязательно попытается увидеться с тобой… Только что я получила письмо от него, в котором он сообщает, что ты уже чувствуешь себя довольно хорошо и, возможно, все как-то устроится…
Все время думаю о том, что сделала Бебе… Помнишь, о чем я тебе говорила, когда ты уверял меня, что она всё знает? Видишь, мой бедный Франсуа, ты ничего не смыслишь в женщинах, а особенно в молодых девушках, а она так и осталась молодой девушкой.
Ну
Когда ты выйдешь из больницы (Гастон написал мне что ты уже выйдешь; когда письмо дойдет до тебя — поэтому посылаю его на домашний адрес), я повторяю, когда ты выйдешь, надеюсь, сможешь заскочить сюда. Позвони мне за час до приезда, чтобы я отослала Жаклин на теннис или еще куда-нибудь с подружками.
Мне нужно о многом тебе рассказать. Очень скучаю по тебе. Звони лучше в обеденное время, не называя своей фамилии, чтобы, когда будут звать меня, кричали на весь ресторан.
Спешу в твои объятия. Я тебя обожаю.
Твоя Ольга».
— Феликс!
Феликс наверняка узнал издалека, кому принадлежит почерк на конверте, который Франсуа держал в руках.
— Я не нужен тебе сегодня после обеда?
Он понял, что Феликс ошибается, принимая одно за другое. И может быть впервые он почувствовал во взгляде брата упрек.
Тогда он изобразил на лице натянутую улыбку, будто для того, чтобы соблюсти приличия.
— Думаю, что ночь проведу в Шатеньрэ. Мне нужно еще немного отдохнуть. Ничего не нужно передать твоей жене?
— Ничего особенного. Я собираюсь туда в субботу и пробуду до утра понедельника. Подожди. Кажется она просила привезти ей несоленого масла.
— Я отвезу ей.
Внезапно он провел рукой по глазам.
— Что с тобой, Франсуа?
Можно было подумать, что силы его иссякли.
— Ничего. Оставь.
Он отнял руку.
— Ты еще слаб.
— Да. Немного.
Но Феликс заметил на его щеке легкий влажный след.
— До завтра, старина.
— Ты едешь не позавтракав?
— Я лучше там поем.
— Считаешь, что можешь сидеть за рулем?
— Не бойся. А насчет десяти тысяч франков, которые ты дал как комиссионные…
— Думаю, что я поступил правильно.
— Вот именно… Я тоже так думаю… Ты поступил правильно.
Феликс не понял. Да и сам Франсуа мог бы с трудом все это себе объяснить.
Вдруг они прислушались. Раздался непривычный шум, происхождение которого трудно было понять. Наконец, они повернулись к двери, которая соединяла кабинет с соседним помещением.
Это, сидя в своей каморке, положив руки на пишущую машинку и спрятав в них лицо, плакала мадам Фламан.
VI
У ворот виллы в Шатеньрэ стояла маленькая белая двухместная машина, и одного только вида которой было достаточно для того, чтобы внезапно прервать полет его мыслей. От самого города, с набережной Таннер, Франсуа буквально летел сюда, словно на первое любовное свидание.