Правда о Бебе Донж
Шрифт:
Вопрос: Они никогда не ссорились?
Ответ: Не часто.
Вопрос: Вы давали бы больше своей матери, если бы обладали состоянием?
Ответ: Может быть.
Вопрос: Следовательно, вы признаете, что покушались на жизнь вашего мужа из ненависти, но объяснить причину этой ненависти вы не можете?
Ответ: Я много страдала…
Вопрос: Американский суд допускает такой мотив для развода, который не признается нашими законами. Там это называют моральной жестокостью. Вы обвиняете мужа в моральной жестокости?
Ответ:
Вопрос: В воскресенье 20 августа, вы хладнокровно приготовили ему смерть… Вы спустились из своей комнаты с бумажкой, в которую был завернут мышьяк… Вы знали о том, как действует мышьяк?
Ответ: Я знала, что он убивает.
Вопрос: И вас не волновали последствия, которые последовали бы для вас за этим действием?
Ответ: Нет! С этим нужно было кончать.
Вопрос: Кончать, с чем?
Ответ: Не знаю… Это длилось слишком долго…
Вопрос: Попытайтесь объяснить.
Ответ: Вы не поймете.
Вопрос: Порошок находился в вашей руке, когда вы клали сахар в кофе?
Ответ: Он был у меня, когда я пришла на террасу.
Я положила его в носовой платок…
Вопрос: Вы не колебались, вас не мучали угрызения совести?
Ответ: Нет.
Вопрос: Когда вы приняли окончательное решение?
Ответ: Утром, когда встала. Мой муж в это время натягивал сетку для тенниса. Он был в пижаме и комнатных туфлях…
Вопрос: И одного этого вида оказалось достаточно, чтобы приговорить его к смерти?
Ответ: Да.
Вопрос: И вас не мучала совесть, когда вы видели, что он пьет отравленный кофе?
Ответ: Нет. Я только задавала себе вопрос, не заметит ли он этого.
Вопрос: Итак, он ничего не заметил?
Ответ: Кажется, он заметил его отвратительный вкус.
Франсуа не был…
Адвокат поднял голову. Его интересовало, почему собеседник не оживился. От этого неожиданного "Франсуа"…
— Продолжайте, — сказал Донж, нервы которого были напряжены.
— Вы уже поняли, что допрос проводил опытный следователь. Это далеко не первый допрос, с которым мне приходится знакомиться, и я могу вас заверить… Итак, где мы остановились?
— … Франсуа не был…
Вопрос: С этого момента вы ждали результата вашего поступка?
Ответ: Да.
Вопрос: О чем вы думали?
Ответ: Я не думала. Я сказала себе, что наконец-то с ним будет покончено.
Вопрос: Значит, вы почувствовали облегчение?
Ответ: Да.
Вопрос: А от чего вы чувствовали себя освобожденной?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Очевидно, вы чувствовали, что освободились от опеки, которая тяготила вас? И вы, наконец, смогли бы начать жизнь так, как вам хотелось?
Ответ: Дело совсем не в этом…
Вопрос: А когда он поднялся, почувствовав первые признаки недомогания и пошатываясь пошел к ванне?
Ответ: Я хотела одного, чтобы это все быстрее закончилось.
Вопрос: Вы не боялись, что ваше преступление будет раскрыто?
Ответ: Я не думала об этом…
Вопрос: Если бы он умер, что бы вы делали?
Ответ: Ничего. Продолжала бы жить с сыном.
Вопрос: В Шатеньрэ
Ответ: Нет. Не думаю… Не знаю… Я не задумывалась о деталях. Нужно было, чтобы оставался он, или я… Я не могла больше выносить это.
Мосье Бонифас очень удивился, когда, оторвав глаза от только что закрытого досье, увидел Франсуа, который смотрел на него с торжествующим видом. В свою очередь Франсуа как бы отрезвил строгий взгляд адвоката.
— Ну вот! — воскликнул Донж. — Вы видите!
— Что я вижу?
— Но… мне кажется…
— А мне кажется, мосье, что мы имеем дело с проявлением такого цинизма, с которым мне на протяжении долгих лет юридической практики, еще не приходилось встречаться. Я еще надеялся, что сумею зацепиться за статью о безответственности, но, к сожалению, мнение трех экспертов оказалось противоположным. Ваша жена полностью отвечает за свои действия. Смягчающим обстоятельством могло быть то, что в последние годы она страдала от одиночества…
"Если бы она выбрала револьвер…"
— Но вы не понимаете, что…
Перед таким непониманием он был готов от ярости заплакать. Он находился не в кабинете мосье Бонифаса, а в каком-то коридоре без выхода, где напрасно бился, натыкаясь только на голые стены. Зацепиться было не за что.
Ну разве они не чувствовали, все они, и следователь, со своими многочисленными детьми, и мосье Бонифас и прокурор, разве они не чувствовали по таким ясным, откровенным ответам Бебе…
Но ведь он чувствовал! Увы! Объяснить это было невозможно… Это ощущалось… Этот пульс, который бился, бился… Это изо всех сил пробивалась жизнь…
И встречала только пустой холод сине-зеленой воды, куда ее сейчас затягивало.
Сознание того, что только одно единственное существо, мужчина, который… В течение стольких лет он мог… В течение стольких лет, сто раз, тысячу раз ему представлялись случаи понять… И сделать только одно движение…
Она это знала. Она наблюдала за ним. Он приходил полный жизненных сил. Он переодевался. Он уходил. И на это раз, наконец…
Но нет! Он был счастлив от нескольких часов отдыха, он натягивал теннисную сетку в пижаме и домашних туфлях, со взъерошенными волосами. Он чинил кран на кухне. Ездил в город за шампиньонами. Он предавался одинокому удовольствию, не удостаивая…
И, когда, наконец, упал маленький лист, за который можно было зацепиться… Именно Мими Ламбер приносила в их дом иллюзию личной жизни. А он выставил её за дверь… Потому что он был у себя! Потому что он был хозяином! Потому что он был мужчиной!
Никого, кроме него, даже, если его там не было.
— Ах, ты хотела выйти замуж… Тем хуже для тебя, моя девочка… Только знай, что вышла замуж за Донжа, а Донжи…
Жанна строила свою жизнь по-другому. Она участвовала в работе различных комитетов, на которые уходили ее жизненные силы, и этого было достаточно, чтобы восстановить равновесие.