Правда о Бебе Донж
Шрифт:
— Все-таки она это сделала…
Бебе никогда не грозилась его убить. Он никогда бы не подумал, что в один прекрасный день она отравит его. В то же время он почти не удивился. И не возмутился. По правде сказать, он не сердился на свою жену.
— Что с тобой?
— Позови сначала доктора. Срочно…
Бедный Феликс! Он предпочел бы сам страдать, чем видеть, как страдает его брат.
— Сейчас придет. Хорошо… Принеси мне молоко из холодильника. Ничего не говори прислуге.
У него было время, чтобы быть довольным собой. Разве он не подумал обо всем? Разве он, не теряя самообладания, не сделал все необходимое? А эти три женщины были по-прежнему на свежем воздухе под оранжевым зонтом!
О чем думала Бебе, глядя на открытое окно?
Да, все было так. В течение многих лет. И никто ничего не заподозрил, даже он сам! Он заблуждался так же, как и другие, или скорее он ничего не видел. Но это было неправдой. Так же, как и в случае с кусочком сахара, не чувствовал ли он иногда своеобразного предупреждения? Он предпочитал делать вид, что не 'понимает.
Он не потерял сознания, но всё смешалось: доктор, ошеломленный Феликс, промывание желудка, холод от кафеля в ванной и руки, которые маятником ходили из стороны в сторону, будто кто-то раскачивал их, сидя у него на груди, так ему казалось.
Доктор говорил Феликсу:
— Ваш брат отравлен сильной дозой мышьяка. Ему повезло, что…
— Это невозможно! Кто мог это сделать? — воскликнул Феликс. — Мы провели день в семейном кругу. Никто не приходил…
В отношении себя Франсуа строил иллюзии, от души верил, что в этот момент на его губах появилась ироничная улыбка.
— Нужно вызвать скорую помощь. В какую клинику нас отвезти?
Голова раскалывалась. Тело жгло огнем и все-таки он выдавил из себя:
— Не нужно в клинику.
Из-за доктора Жалиберта. Его клиника еще не была достроена. Если бы Франсуа поехал в другую, Жильберт рассердился бы на него, потому что он попал бы в руки кого-нибудь из собратьев доктора. Люди в городе не поняли бы этого.
— В больницу Сент-Жан.
Все еще слышался голос доктора, который был добросовестным человеком:
— Я обязан предупредить Парке. В воскресенье Дворец Правосудия закрыт. Но я знаю и найду. Кажется, это 18–80… Мосье Донж, попросите мне номер 18–80.
И только тогда Франсуа сказал или ему показалось, что сказал:
— Я совсем не хочу, доктор.
Какая-то семья только что прошла вдоль ворот. На плечах отец нес мальчика. Другого мать тащила за руку. Пахло дорожной пылью, потом и теплой ветчиной от сандвичей, разбавленным вином.
Вновь зазвонили колокола, возможно они возвещали конец вечерни, когда появилась машина, белая, с красными крестами на боку и маленькими матовыми окнами. Ворота были открыты. Машина, не беспокоя трех женщин, подъехала к крыльцу и санитар в халате спрыгнул на землю.
В этом не было ничего Особенного и тем не менее не могло никого оставить равнодушным. Это была драма, которая вошла в дом внезапно и ощутимо в виде машины, ее цвета, знака и спецодежды санитаров.
Объемная грудь мадам д’Онневиль вздымалась. Мать сурово смотрела на дочь, которая не шевелилась.
— Можно подумать, что тебя нисколько не волнует то, что происходит.
Ее ужасало спокойствие Бебе. Она смотрела на нее широко раскрытыми глазами, будто видела впервые в жизни.
— Уже давно между мной и Франсуа нет ничего общего.
На этот раз Жанна взглянула на сестру. Она бросила на нее пронзительный взгляд; до такой степени пронзительный, что Бебе смутилась. После Жанна рванулась к крыльцу, говоря:
— Посмотрю, как он там.
Санитар и доктор поддерживали мертвенно бледного Франсуа, голова которого чуть не падала на плечо.
— Феликс — позвала Жанна, схватив мужа за рукав.
— Оставь меня.
— Что случилось?
— Ты хочешь это знать? Говори? Ты хочешь это знать?
Феликс вопил, пытаясь не разразиться рыданиями и не ударить жену, помогая поднять Франсуа в машину.
— Твоя подлюга сестра его отравила.
Никогда в жизни он не произносил таких грубых слов. Все формы грубости были для него неприемлемы.
— Феликс. Да что ты такое говоришь? Послушай.
Бебе Донж находилась в пяти шагах, она стояла прямо, солнце золотило ее светлые волосы, которые она еще и подкрашивала, вся воздушная в своем зеленом платье, одна рука свешивалась вдоль тела, другая была прижата к груди. Она смотрела.
— Бебе! Ты слышала, что Феликс…
— Жанна, Бебе.
Это уже был голос мадам д’Онневиль, которая тоже это слышала. Вся ее прозрачно-воздушная масса колыхалась. Через несколько мгновений она собиралась рухнуть, но хорошо держалась так долго, как могла, потому что чувствовала, никто не обращает на неё внимания.
Феликс поднялся в машину.
— Феликс! Позволь мне поехать с тобой?
Он глянул на нее так жестко, с такой ненавистью, будто она была Бебе, или как, если бы она попыталась подобно сестре отравить его.
Машина тронулась. Доктор Пино устроился на сиденье. Он подал шоферу знак на минуточку остановиться и наклонился к Жанне:
— Нужно присмотреть за вашей сестрой, пока…
Продолжения не было слышно. Шофер, решив, что все закончено, включил мотор, развернулся.
Когда Жанна посмотрела вокруг себя вновь способными видеть глазами, то обратила внимание, что в саду все изменилось. Упав в ивовое кресло мадам д’Онневиль тихо плакала, промокая лицо кружевным платочком.
Прибежали дети с теннисной площадки. Жак внезапно остановился в нескольких шагах от матери. Слышал ли он что-нибудь? Видел ли он машину скорой помощи, которая так подействовала на Феликса.
— Мама, что произошло с дядюшкой?
Это уже Бертран теребил за платье мать, а Жанна села на траву.
— Марта — позвала Бебе Донж. — Марта! Ну где же вы?
Марта вытирала глаза концом своего фартука. Она вероятно ничего не знала, но плакала из-за того, что в доме побывала машина скорой помощи.