Правда о Бебе Донж
Шрифт:
И он думал это не нарочно. С того момента как она вошла, он действительно спросил себя, как бы она выглядела без этого платья, которое её в какой-то степени идеализировало, без чепчика, без этого розового и отдохнувшего лица: была бы она этакой коротышкой крестьянкой с редкими волосами, собранными в пучок, с выпуклым животом под фартуком из голубого холста, в слишком короткой юбке с видневшимися из-под неё черными шерстяными чулками…
Он представлял ее стоящей среди кур и гусей, на пороге крестьянской хибары, руки на бедрах.
Сестра Адони, видя, что он так безразлично относится к её присутствию, все больше и больше заблуждалась на этот счет.
— Бедный мой мосье… Не слишком торопитесь ее судить… Не нужно на нее сердиться. Если бы вы знали, что творится в головах женщин! Знаете, у нас была тут одна, в соседней палате… Она пыталась покончить жизнь самоубийством, выбросившись из окна. Она утверждала, что она преступница, что ночью задушила своего ребенка, когда он кричал. В это можно было бы и поверить… Но ее ребенок умер во время родов. Она его вообще не видела. И уже спустя много месяцев, во время которых она всем казалась нормальной, проснувшись однажды утром, вообразила, что совершила преступление.
— Она выздоровела? — спокойно поинтересовался он.
— У нее родился другой ребенок. Она часто приходит, когда гуляет с малышом в нашем квартале. Тс!.. Кажется, я слышу шаги… Кажется, к вам идут…
— Это мой брат — подтвердил он.
— Бедняга! Он всю ночь просидел в коридоре. Вообще-то это запрещено, но доктор сжалился над ним. Он ушел только в шесть часов, когда его уверили, что вы в безопасности. Дайте-ка мне ваше запястье.
Она пощупала пульс и, казалось, была довольна.
— Я впущу вашего брата, но он должен здесь пробыть лишь несколько минут, и хочу, чтобы вы пообещали мне быть умницей.
— Это я вам обещаю, — наконец улыбнувшись, сказал он.
Феликс не спал ни минуты. В шесть утра его почти вынудили уйти из больницы, и он ушел, чтобы принять ванну, побриться, сменить костюм. И вот уже прибежал обратно.
И стоял в коридоре, с нетерпением дожидаясь разрешения, как будто он был чужой, увидеть своего брата Франсуа.
— Входите… Пять минут, не больше! И не говорите ни о чем, что могло бы его взволновать.
— Он спокоен?
— Не знаю… Это не такой больной, как другие.
Братья не пожали друг другу руки. Между ними это было не принято.
— Как ты себя чувствуешь?
Он опустил веки, чтобы дать понять, что все хорошо. Потом наконец задал вопрос, который ожидал Феликс.
— Ее арестовали?
— Вчера вечером… Фашо приходил в Шатеньрэ… Я боялся, что это будет затруднительно… Но она держалась хорошо.
Заместитель комиссара Фашо был из круга их друзей и почти каждую неделю они встречались за бриджем.
— Хуже всех было ему. Он что-то бормотал. Ты же знаешь какой он, вечно стесняется своих больших рук, не знает, куда деть шляпу.
— Жак?
— Его увели. Жанна осталась в Шатеньрэ с детьми…
Феликс лгал. Франсуа это чувствовал. Но он был милосерден и притворился, что ничего не замечает. Что же от него скрывали?
Почти ничего. Только одну маленькую деталь. Правдой было то, что все хорошо прошло. Приход Парке был всего лишь формальностью. Фашо приехал в своей машине с секретарем и судебным медиком. Судебный следователь — а он был новым в городе — прибыл за ним в такси, потому что у него не было своей машины. Все они собрались у въезда на территорию загородного дома, и прежде чем войти в сад, договорились друг с другом.
Бебе Донж, надев шляпу, манто и перчатки, вышла к ним; собранный ею чемодан уже стоял на крыльце.
— Добрый вечер мосье Фашо… (обычно она говорила просто Фашо, потому что они были в дружеских отношениях)… Извините за беспокойство. Моя мать и сестра останутся здесь с детьми. Думаю, что будет лучше, если мы сейчас же уедем. Я ничего не отрицаю, я пыталась отравить Франсуа мышьяком… Вот, возьмите… Я нашла обвертку от него…
Она спокойно подошла к стоящему под зонтом столу и подобрала на мощеной площадке, которую лучи заходящего солнца сделали темнее, маленький кусочек бумаги, скатанный в шарик.
— Я думаю, вы смогли бы отложить до завтра допрос моей матери, сестры и прислуги.
Вполне допустимо. Инспектор полиции хотел быть любезным.
— Я уже допросил мадам Донж, — вмешался он. — Вечером я передам вам протокол…
— У вас есть такси? — спросил Фашо у инспектора, — Вы могли бы взять на себя мадам Донж?
По количеству стоявших автомобилей можно было подумать, что в Шатеньрэ, как это часто бывало, устроили коктейль.
Всё было закончено. Осталось только сесть в автомобили.
О драме в Орне никто не подозревал.
— Возьмите мой чемодан, Марта?
Она первой подошла к воротам, когда прибежал Жак, прядь волос упала ему на лоб. Ему ничего не хотели говорить. Им должна была заниматься его тетушка, а также и другими детьми. Тем не менее он посмотрел на мать с уважительным удивлением.
— Это правда, что ты едешь в тюрьму?
Она была больше заинтересована, чем напугана. Она улыбнулась ему, наклонилась, чтобы его поцеловать.
— Мне можно будет к тебе прийти?
— Ну, конечно, Жак… Если ты будешь умницей…
— Жак! Жак. Где ты? — закричала взволнованная Жанна.
— Иди быстрее к тете Жанне. И обещай мне не ходить больше на рыбалку.
Вот и все. Она села в такси, а мужчины, прежде чем разойтись по машинам, приветствовали ее шляпами.
Феликс, тоже на машине, приехал немного позже. Он был расстроен. Состояние Франсуа еще было слишком тяжелым. Приехав на виллу и, найдя тещу и жену с заплаканными глазами, он жестко спросил:
— Где она?