Шрифт:
1. Знак беды
Телеграмма кричала: «Срочно приезжай, Лида опасно больна. Антон». Анна Васильевна Вальчук тяжело опустилась на стул. Серый листок выпал из дрожащих пальцев. Она машинально подняла его, разгладила ладонью на поверхности стола. Взгляд остановился на пугающих словах «опасно больна». «Значит, совсем сестре худо,– подумала женщина. – Сдержанный, не подверженный панике, муж сестры Антон обычно лишний раз не побеспокоил. Видимо, исход предрешен, иначе бы он не стал бить тревогу. То-то, неспроста всю неделю сердце щемило, родная кровь подавала сигнал беды. А я думала-гадала к чему бы это? Верно, говорят, что между родными людьми существует незримая связь, вроде телепатии. Спросила у Федора, а он в ответ – к перемене погоды. Причем здесь погода, климатические условия, если во дворе благодать – начало июля, почти макушка лета».
– Что с тобой, мамочка? Лицо бледное,– Вальчук не сразу расслышала голос дочери шестнадцатилетней Светланы, вошедшей в летнюю кухню и заставшую мать в отрешенном состоянии. Она обратила на дочь свой печальный со слезами взгляд.
– Вот телеграмма от Антона, – и уронила руки на передник. – Ох, беда, Света, большое горе. Сестричка родная, Лидочка…
– Мамочка, родненькая, успокойся, а то я тоже разревусь, – Светлана бережно прижалась к ней телом.– Может все обойдется. Тетя Лида терпеливая, она – оптимистка.
– Нет-нет, это конец, – обреченно произнесла Анна Васильевна. – Еще год назад врачи подозревали у нее рак печени. После химической терапии предлагали согласиться на операцию, но сестра отказалась, решив, что лучше умереть собственной смертью. Да и то сказать от судьбы не спрячешься, кому, что на роду написано, так тому и быть.
– Мама, сколько ей лет? – сорвалось у Светланы.
– В октябре тридцать восемь исполнится,– ответила мать, решив, было упрекнуть дочь в забывчивости, но передумала, сейчас не до этого.– На два года меня младше. Жить бы ей еще, да жить.
– Что ты, ее заранее оплакиваешь. Дурная примета.
– Больно ты разбираешься в приметах,– Анна Васильевна с досадой махнула рукой.– Будет яйцу курицу учить. На экзаменах в техникум провалилась. Никакие приметы и заклинания не помогли. А здесь другое дело – предчувствие. Всю ночь не могла заснуть и Федору спать мешала. А потом сердце, как защемило и все оборвалось. Пустота какая-то, словно в пропасть провалилась. Лишь под утро задремала и услышала Лидин голос: «Прости меня, сестрица». Неспроста все это, есть на свете Бог и он все зрит. Только Лиду безгрешную он почему-то не уберег.
– Мам, какие ты страхи рассказываешь, – испуганно поглядела на нее Светлана. Анна Васильевна вдруг спохватилась:
– Что же я сижу, в дорогу надо собраться. Каждая минута на счету.
Она вспомнила, что поезд отправляется поздно вечером. Федор успеет возвратиться с работы и проводить на железнодорожную станцию, что в райцентре в семи километрах от Романовки.
Анна Васильевна отправила Светлану в машинно-тракторный парк, чтобы предупредила Федора о телеграмме. Он нередко после вспашки поля задерживался в парке, хлопотал возле трактора. «Хозяйственный, надежный человек, я за ним, как за каменной стеной, – рассуждала она, укладывая в небольшой чемодан вещи в дорогу. – На Федю со спокойной душой можно оставить дом. И за коровой Майкой лучше любой доярки присмотрит, кабанчика Борьку и птицу голодной не оставит. На Светку надежды мало, еще ветер в голове гуляет. Думала ее осенью в Керчь отвезти, в медицинское училище на медсестру или в политехнический техникум устроить. А оно вон, как обернулось. Человек предполагает, а Господь решает. Зачем теперь Антону чужая обуза, дай силы самому с детьми управиться. В селе для дочки нет приличной работы. Молодежь, едва школу закончит, норовит в город податься. Там работа, женихи и развлечения, дискотеки, бары, компьютерные клубы, а в селе одни старики, да глушь не то, что прежде. Окна клуба забиты досками, библиотека в запустении, фельдшерский пункт на ладан дышит.
Одна дорога для девчат – на ферму коров доить, а для ребят – быкам хвосты крутить или за рычаги трактора, как мой Федор. Пахарь, неутомимый труженик. Может орден или медаль заработает, погреюсь в лучах его трудовой славы. С ним мне здорово повезло. Бабы завидуют, что такого работящего мужика отхватила. Мастеровой, пьет умеренно, только по большим праздникам».
Первый муж Анны Степан Ермаков, отец Светланы, мужик добрый и покладистый, работая то шофером, то механизатором. Поначалу они жили, душа в душу и жена им восхищалась: «Мал золотник, да дорог». Но вскоре, оказывая односельчанам транспортные услуги за самогон, вино и брагу, постепенно спился. И когда подруги напоминали Анне о малом золотнике, она с обидой заявляла: «Это вы, его испортили, самогоном расплачиваясь». «А ты хотела, чтобы натурой?– уколола ее доярка, черноглазая и смуглая, словно цыганка, Евдокия. «Не телом, а деньгами! – возразила тогда Вальчук. «Так Степан все равно пустил бы их на пропой», – усмехнулась подруга.
Действительно, со Степаном Анна Васильевна не жила, а страдала. Правда, до рукоприкладства дело не доходило, но перед тем, как отправить Степана на два года в лечебно-трудовой профилакторий, она получила официальный развод. Обменяла паспорт на свою девичью фамилию Вальчук, а дочь осталась на отцовской – Ермакова.
Светлана молча осуждала мать за развод, целую неделю ходила хмурой. Отца ей было жаль, давила обида за его неудавшуюся судьбу. Отправляясь в сопровождении участкового, лейтенанта Николая Удода в керченский ЛТП, Ермаков строго наказал Анне не обижать Светку, иначе он за себя не ручается. Прибыв на место, написал дочери трогательное письмо, обещал, что с пьянством покончит и, когда возвратиться, то заберет ее к себе. Вдвоем начнут новую жизнь, так как в верности женщин он разочаровался, не собирается вновь связывать с ними свою судьбу.
Прежде Вальчук интересовалась письмами Степана, но после того, как в их доме поселился Федор Головин, стала к ним равнодушна. Лишь иногда укоряла дочь, мол, на что надеешься, твой отец неисправимый алкаш, а вот отчим Федор – золотой, душевный, редкий человек. Я за ним, как за каменной стеной. Невелика птичка, хоть разочек назови его папой, язык не отсохнет. Зато Феде будет приятно, какую-нибудь цацку тебе подарит…
«Не надо от него никаких цацек. Для тебя он может и золотой, – отвечала‚ в таких случаях Светлана.– А я родного отца не предам. Он у меня один и никого другого не собираюсь называть папой. Дети родителей не выбирают».
Появление в Романовке статного и породистого, двухметрового роста механизатора Федора Егоровича Головина с сорок шестым размером обуви, произвело настоящий фурор. Особенно среди доярок, а точнее, операторов машинного доения молочно-товарной фермы (МТФ). На работу они приходили напудренные с накрашенными ресницами и очерченными красной и алой помадой губами. От них веяло неказистыми духами, неспособными перебить навозный запах фермы. Анна Вальчук, прежде неопрятная в выцветших и застиранных халатах, тоже внешне преобразилась.
Все чаще представала в разноцветных блузках и коротких юбках, демонстрируя содержимое своего гардероба. К тому времени ее бывший супруг Степан Ермаков уже более полугода пребывал на принудительном лечении в ЛТП. Анне, истосковавшейся по мужской ласке, в отличие от настойчиво домогавшегося ее тела скотника Леньки Щербухи, Федор очень понравился. Среди одиноких и овдовевших женщин разгорелось соревнование с интрижками, кознями, сплетнями и разного рода шпильками за место фаворитки. Лишь замужняя мать троих детишек доярка Зоя Растопырина, верная своему супругу энергетику Семену, с усмешкой наблюдала за сыр-бором. Подсказывала подруге Анне, как лучше привлечь внимание Головина и под убедительным предлогом заманить его в гости