Правила Барби
Шрифт:
– Не будь глупцом, Джефри. Чтобы вырастить плодоносное апельсиновое дерево для начала нужна маленькая апельсиновая косточка. Начинать нужно с малого. Но не думаю, что тебя интересуют мои проблемы, – вздергивая аккуратный носик, бросила она.
– Интересует, расскажи мне! – слишком несдержанно потребовал я, настолько, что своей просьбой напугал ее.
– В любом случае это не имеет значения, – начала она, боясь встретиться со мной взглядом. – А впрочем, забудь. Расскажу как-нибудь в другой раз, мне уже пора. – Она ушла, оставляя меня на кухне одного.
Если Барбара не планировала рассказывать мне больше о себе, я решил разузнать все сам. Первым делом я узнал в интернете о том, кто вообще такая Рут Мак-Кинли и почему проблема Барбары «не имеет значения».
Рут была известным в Штатах дизайнером, начиная с должности ассистентки в одном модном доме, ей достаточно быстро удалось продвинуться по карьерной лестнице до заместителя директора, а впоследствии начать строительство собственной империи. Рут состояла в совете моды Юты, и раз в год совет финансировал начинающих дизайнеров, давал им наставника и устраивал им показы, но в этом году Рут решила пригласить счастливчиков в свой собственный модный проект. Прочитав это, я понял, почему Барбара даже рассказывать мне об этом не захотела. Отбор закончился месяц назад, имена участников были известны, а это означает, что Эванс не сможет даже попытаться стать одной из трех.
В субботу Барбара снова куда-то засобиралась. Теплые солнечные деньки сменились холодной хмуростью, из-за темного неба слишком быстро стерлась грань между днем и вечером. В огромное окно холла я наблюдал, как к дому подъезжает такси, и Барбара садится в него, но стоило машине отъехать от дома, как я мгновенно прыгнул в свой автомобиль и поехал следом.
Я осознавал, что поступаю как самый настоящий кретин, однако не мог отделаться от мысли, что она встречается с кем-то, иначе почему она избегает меня? Я намеревался убрать ублюдка, что решил позариться на нее, даже если этим ублюдком является мой брат, гнев поглощал меня и мне едва удавалось удерживать себя в рамках дозволенного. Но все это резко сменилось недоумением, стоило такси остановиться у старого городского кладбища. Барбара выпорхнула из машины и уверенно направилась вглубь кладбища. Я припарковал машину чуть поодаль, и направился за ней. Теперь я понял, каким идиотом был, она шла не на свидание с парнем, она шла к могиле своего отца.
Найдя нужное место, она остановилась и села прямо на землю, наверняка пачкая свои свободные голубые джинсы. Ее движения были резкими, рваными, что красноречивее слов говорило о ее внутреннем состоянии, она или была на грани истерики или злилась, что в целом не является взаимоисключающими вещами. Я остановился под высоким деревом, неподалеку от нее, надеясь остаться незамеченным, не то, чтобы я хотел следить за ней – нет, больше не хотел, но также не хотел мешать ей.
Небо становилось все мрачнее, вдалеке слышалось знакомое громыхание, надвигалась гроза. Ее распущенные волосы, невероятно яркие и блестящие для такой серой картинки, развевались на ветру.
– Здравствуй, папа. Погода портится, – обыденным тоном начала она, касаясь каменного надгробия. – Ты никогда не любил пасмурную погоду, потому что у тебя болела голова.
Оливера при жизни-то сложно было назвать приятным собеседником, а после смерти…
Фостер, прояви хоть каплю уважения к девушке, которую… Которая тебе небезразлична. Ее родственники были стервятниками, мне достаточно было получаса в одной комнате с ними, чтобы понять это. Она лишилась матери, а затем лишилась и отца, Барбара осталась одна.
Я был полнейшим идиотом, выстроил стену между нами и теперь из-за этой стены не знал, что находится в этой – самой дальней стороне ее души. Она ведь больше не говорила со мной, не говорила о своей маме, и об отце не вспоминала, потому что не доверяла мне. А я хотел знать эту часть, хотел понимать, что она чувствует, хотел помочь ей. Но так же я хотел, чтобы она сама рассказа мне об этом, а сейчас все выглядело так, будто я подглядываю, без спроса лезу в то, чем она пока и не захочет со мной делиться.
Первые крупные капли опустились на поляну. Дерево с широкими листьями закрыло меня от дождя и сможет выступать в качестве моего зонта еще несколько минут, чего не скажешь о Барбаре.
Я сделал несколько шагов назад, ожидая, что из-за подступающей стихии, она решит уйти, и хотел опередить ее и подождать у машины, но Барбара даже с места не сдвинулась.
– Я знаю, что ты любил меня, знаю, как сильно ты хотел счастья для меня. Я понимаю, что у нас с тобой было разное понятие счастья. – Мне показалось или ее голос понизился на несколько тонов? – Но я злюсь. Я так сильно зла на тебя. За то, как ты поступал с мамой, за твое предательство, за то, что ты хотел выдать меня за какого-то индюка, словно я была товаром! За то, что ты приказывал мне, как жить, и не принимал других вариантов, за то, что поставил Пейсли выше меня, за то, как ты поступал с людьми, с Дорис и с Джефри! – ее голос становился все громче и громче, пока не перешел в крик. Она судорожно всхлипнула, и это едва не раздавило меня, она плакала. Я дернулся, ведь моим нестерпимым желанием было подойти и увести ее, я не мог стоять и смотреть на то, как она терзает свое сердце, но и не мог подойти, ведь тогда в очередной раз могу стать тем, на ком она сорвет этот гнев. Ей не понравится то, что я проследил за ней.
Дождь усилился, серо-синее небо озарила вспышка молнии. Барбара даже не взглянула наверх, не попыталась уйти, почему она все еще сидит там? Дождь барабанил по ее макушке и плечам, бежевая ветровка с пышными рукавами стала мокрой, некогда уложенные волнистые волосы распрямились и облепили ее спину.
Черт возьми, Барбара, не сиди под дождем.
Очередная вспышка разрезала небо, последовал гром.
– Я злюсь на тебя, Оливер Эванс, за то, что ты составил это ужасное завещание, и я злюсь за то… за то, что ты умер! – Она вонзила пальцы в рыхлую землю, и еще не принявшийся покров газона, которым застелили могилу Эванса. – Да. Именно так. Ты умер, и мне некому высказать это, мне некого винить, потому что во всем этом виноват только ты, а тебя больше нет!
Мою грудную клетку разрывало от жалости. Я больше не мог смотреть на это, пусть она сорвет свой гнев на мне.
У нее не осталось близких людей, но она не одна, у нее есть я, и мне хотелось, чтобы она знала это.
Я направился к ней, на ходу скидывая с плеч джинсовую куртку.
– Но я прощаю тебя. И хочу, чтобы ты простил меня. Мне не следовало уезжать, я не знала, что ты нуждаешься во мне. Мне жаль, что я все разрушила, это я виновата в том, что ты умер, я виновата в твоей депрессии, только я. – Она вдруг принялась стучать руками по земле, словно обезумевшая. И тогда я опустился позади нее и прижал ее дрожащее тело к своей груди. Она начала вырываться, содрогаясь от судорожных рыданий. Ее одежда промокла насквозь, руки были испачканы землей.
– Перестань, Барбара. Хватит, малышка, – прошептал я, заворачивая ее в свою куртку и прижимаясь губами к ее уху, отчего ее рыдания лишь усилились. Ее грудь дрожала, Барбара хватала воздух, словно задыхалась.
Молния пересекла небо, оставляя после себя зловещее громыхание. Я осел на землю, прижимая Эванс к своей груди, в которой медленно разрасталась дыра. Я мог исправить многое, но мне не под силу было вернуть ее отца, и эта немощность заструилась болью под моей кожей.
Острые ногти впились в мои руки, Барбара вывернулась и взглянула на меня, лицо ее было искажено от истерики, слезы смешались с дождем, весь ее макияж размазался, но я не мог оторвать взгляда от ее лица. Я был готов к тому, что она ударит меня, ведь я как никто подходил на роль того, на ком она могла сорвать весь свой гнев. Но вместо того, чтобы выплеснуть на меня свое горе, она вдруг бросилась ко мне и прижалась к моей груди, хватаясь за мою вымокшую футболку с таким отчаянием, словно я был единственным, в ком она видела свое спасение.