Правила одиночества

Агаев Самид Сахибович

— Физиологии не надо, очень прошу, у меня тонкие организмы. Твое здоровье.

ВЫПИЛ.

— А вы что пьете, коньяк? — спросила девушка.

— Текилу.

— Опять текилу! Вы пьете только текилу?

— Нет, я пью все, предпочитаю разнообразие. Просто сейчас у меня период текилы.

— Что, к женщинам это тоже относится? Я имею в виду разнообразие?

— К женщинам даже в большей степени. Маша с легким вздохом сказала:

— Все с вами ясно. И исчезла в ванной.

Пока она принимала душ, Караев выпил, налил еще одну рюмку, медленно

выпил, долго и задумчиво смотрел в окно, поднеся ко рту дольку лимона. Из этого состояния его вывела Маша, появившаяся из ванной в одном полотенце и с распущенными волосами. Она подошла к Караеву, обняла его сзади, а когда он повернулся к ней, поцеловала. Затем, отстраняясь, ошарашила его вопросом:

— Почему вы выпили? Не можете переспать со мной трезвым?

— Что за самоуничижение? — спросил Караев.

— Ответьте, почему?

— Это просто совпадение.

— Вы уверены?

— Можно без американизмов? Я же просил.

— Это потому, что я некрасивая? — настаивала девушка.

— Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.

Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней — сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.

В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться — он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.

— Что? — с вызовом спросила Маша.

— А ты похорошела, я смотрю, — сказал Караев.

— А вы бы еще выпили — я бы красавицей стала, — дерзко ответила Маша. — Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.

— Интересно?

— Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами — значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!

— Семнадцать лет между нами, добрая девочка.

— А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет — я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно — я поняла это по лицу мальчика.

— Видимо, рассказ долгий, — раздражаясь, сказал Караев, — я пойду принесу выпить.

— Нет-нет, — остановила его Маша, — рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, — вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.

— Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?

— Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина — это

не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.

— Час от часу не легче, — воскликнул Караев, — надеюсь, тебя не изнасиловали?

— Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени — он разговаривал с мамой — а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.

— Капелька? — удивился Караев. — Капелька чего?

— Не знаю. Воды.

— Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.

— Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.

— Тебе было пять лет?

— Да.

— У меня есть приятель, — сказал Караев, — психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?

— Вы мне не верите, смеетесь надо мной, — обиделась девушка, — а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.

— Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, — да, а все остальное — плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.

— Да, — подтвердила Маша, — и начинаете храпеть.

— Это очень легкомысленно с моей стороны, — озабоченно сказал Караев, — я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.

— Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.

— Оденься, пожалуйста.

— Почему? Что случилось? — испуганно спросила Маша.

— Мы будем ужинать, — Караев встал с кровати и вышел из комнаты.

Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.

— Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?

Не оборачиваясь, он ответил:

— Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение — бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный — глядя на него, вообще повеситься можно.

Произнеся это, Караев отвернулся от окна.

— А что же вы все время в окно глядите?

— Больше не на что.

— А вы на что больше всего любите смотреть?

— На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, — всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море — красота подвижная, — если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.