Правитель Аляски
Шрифт:
И тут произошёл никак не предвиденный конфуз. Лёгкий на помине господин Баранов, открыв дверь своего номера, вдруг собственной персоной вырос у них на пути. Он был бледен, белая рубаха на груди расстёгнута, по лицу струился пот. Придерживаясь за стену, он сделал несколько неверных шагов, пошатнулся и, широко раскрыв рот, будто испытывал приступ удушья, рухнул на пол.
Вначале Дедье подумал, что Баранов пьян. Не было вечера, чтобы русский купец не выпивал бутылку своей излюбленной мадеры, а иногда одной бутылкой дело не ограничивалось. Но пьян или не пьян — надо было срочно помочь. Дедье бросился к упавшему и, подхватив под мышки, сделал попытку поднять. Двое англичан поспешили на помощь, и совместными усилиями внесли неподвижное тело в занимаемый
Нет, Баранов не был пьян, сразу определил Пьер Дедье. Коснувшись рукой его лба, он почувствовал, что тело русского гостя буквально пышет жаром. Губы Баранова запеклись, он дышал тяжело, с присвистом и, кажется, был без сознания.
— Вот беда, — пробормотал Дедье.
Похоже, Баранов подхватил лихорадку. Надо было спешно известить русских, чтобы они позаботились о соотечественнике.
Извинившись перед англичанами, Дедье кликнул своего помощника, молодого голландца, и наказал немедленно ехать в порт, на «Кутузов», и передать там лейтенанту Подушкину, а если его не будет, так кому угодно, что живущий в «Морском» Баранов серьёзно болен и нуждается в срочной помощи.
Пока Дедье суетился около важного гостя, обёртывая вокруг его пылающего лба смоченное водой полотенце, Баранов неожиданно открыл глаза и, не узнавая француза, хрипло сказал: «Врёшь, не выйдет!» — и слабой рукой попытался оттолкнуть руку Дедье. «Бредит», — решил Дедье.
Баранов действительно бредил. Пылающая жаром голова рождала в сознании странные, пугающие образы. В причудливом калейдоскопе картины былого мешались с порождениями кошмарного сна. Стремительный водный поток увлекал его в чёрную бездну с массой рыкающих клыкастых морд. Мохнатые лапы с длинными острыми когтями тянулись к его горлу. Он отшатывался — они тянулись вновь. И среди этих оскаленных звериных морд он вдруг ясно различил искажённое от бессильной ярости лицо Наплавкова...
Ново-Архангельск,
16 июля 1809 года
К месту сходки в лесу, недалеко от разорённой колошами «Старой артели», собирались скрытно, по одному. Наплавков назначил время встречи на пять часов пополудни, когда работы в крепости заканчивались и каждый был волен заняться собственными делами.
День выдался не из худших, сухой, и хотя небо было затянуто тучами, но меж ними изредка всё же появлялось солнце. Оно, впрочем, почти не проникало сквозь плотный заслон могучих елей, обступивших небольшую прогалину, к которой с интервалами, с разных сторон, подходили заговорщики. Молча рассаживались на поваленных деревьях, дымили самокрутками, исподтишка посматривали друг на друга, словно взвешивали в душе: а надёжен ли ты, можно ли тебе доверять?
Наплавков энергично жал подходившим руки, одобрительно говорил: «Вот и добре!»
Из глубины леса тянуло запахом гнили, сырости, прелых листьев. Каждый из собравшихся знал страшную несгибаемую мощь этого девственного леса. Вот уже сколько лет, с тех пор как Баранов привёл их в этот мрачный дождливый край, они старались подчинить себе лес — нещадно рубили его, выжигали, но тщетно: огонь не брал пропитанные влагой стволы, а если где-то и брал, с весной молодая зелень вставала на месте пала ещё более буйной, торжествующей победу.
Из-за близости окружавшего крепость леса и непримиримого настроя таившихся в нём колошей приходилось повсюду, не только на бастионах крепости, но и на примыкавшей к заливу верфи, и у складов выставлять круглосуточные караулы, и никто из промышленных в Ново-Архангельске не мог избежать сторожевой службы, которая изматывала не меньше, чем хозяйственные и промысловые работы.
По настроению людей, по отпускаемым ими злым репликам в адрес Баранова и его ближайших сподвижников Наплавков давно уже видел, что далеко не он один проклинает доставшуюся им долю. С некоторых пор стал брать всех этих людей
Ведя такие беседы, Наплавков понимал, что сыплет соль на незажившие раны. Но в том-то и была его цель — пробудить спящих, заставить задуматься о своей судьбе. Некоторые, скрипя зубами, отвечали: «Ничего, Бог терпел и нам велел». С такими Наплавков, иронически процедив: «То верно!» — более не беседовал. Другие же, выслушав его, говорили: «Всё так, а делать-то что?» — «Покумекать надобно, мозгами пошевелить. Есть тут план у некоторых. Пора бы сообща обсудить», — отвечал Наплавков и, как бы вскользь, уж если зашёл о том разговор, добавлял, что вот на Камчатке, где довелось отбывать ему ссылку, объявились в не столь уж давние времена крепкие духом и отважные люди, не пожелавшие безропотно носить надетое на них ярмо и силой сбросившие его. Если к теме проявляли интерес, рассказывал более подробно о том, как в Большерецке группа ссыльных во главе с польским бароном Беньовским захватила зимовавший там галиот «Св. Пётр». Убив коменданта селения капитана Нилова, ссыльные взяли несколько заложников, меха, казну, оружие и запас продовольствия на несколько месяцев и ушли на захваченном корабле в вольное странствие, свободные как птицы, мимо Китая и Японии аж до самой Европы. «Вот как не черви, а настоящие люди поступают!» — поучительно заключал Наплавков и пристально смотрел в глаза собеседнику: а ты готов ли на это, сдюжишь?
Готовых набралось, не считая его самого, уж семеро. Сегодня Наплавков решил собрать их вместе. Надо было окончательно утвердить план действий, повязать всех одной верёвочкой, избрать главаря, атамана. Сам он к атаманству не стремился. С него достаточно будет идейного руководства.
Последним явился ссыльный поляк Лещинский. Он, как и Наплавков, был из образованных, служил раньше в почтовом ведомстве, да слишком, кажется, несдержан оказался по части сетований на незавидную участь попранного Отечества, за что и был отправлен в отдалённые края. Лещинский подрывные речи Наплавкова выслушивал молча, не говорил ни да, ни нет, но сочувственно кивал головой, давая понять, что позицию его разделяет.
— Что ж, господа промышленные, — открыл сходку Наплавков, — все, кто должен был прийти, уже здесь. Время дорого. Начнём.
Наплавков внимательно переводил взгляд с одного на другого. Напряжены, издерганы, ждут, что он скажет. Четверо промышленных, самый опытный из них Иван Попов. Эти пойдут с ним до конца. Двое из караульной службы — его подчинённые, Егор Сидоров и Антон Погорельцев, тоже хлебнули лиха, не подведут. Лещинский — ни рыба ни мясо. То приказчиком его Баранов назначит, то заведующим магазином, то бумаги свои переписывать заставляет — должно быть, сам правитель ещё не понял, к какому делу этот поляк более годен.
— Довожу до вас, — продолжал Наплавков, — план, разработанный ядром организации, которую в честь героя русской вольницы решили мы назвать «Орденом Ермака». Ежели одобряете название, прошу ответить: «Любо!»
— Любо! — нестройно прозвучало со всех сторон.
— А ты, Фёдор, что молчишь? — строго спросил Наплавков Лещинского. — Тебе не любо?
— Я как все, — сказал Лещинский. — Только зачем какой-то «орден»? Можно и без этого.
— Большинством принято, — подытожил Наплавков. — Теперь надобно главаря избрать, хорунжего. Предлагаю Ивана Попова. Кто «за»?