Правительницы России
Шрифт:
После крестин младенца не оставили у матери, на крестины, кстати, не приглашённую, а отнесли к августейшей его бабке — бездетной и потому совершенно неопытной в уходе за новорождённым. Мальчика, завернув во фланелевые пелёнки, положили в колыбель, обитую мехом черно-бурых лисиц, закрыли двумя одеялами и оставили в жарко натопленной опочивальне под надзором кормилицы и нянек. Из-за этого Павел всю жизнь боялся простуды и всё же часто болел.
Праздник ещё гудел, сверкал и разливался, а по Петербургу уже пополз слушок, что отцом новорождённого является никак не великий князь, а граф Сергей Салтыков — полюбовник Екатерины Алексеевны. Уже известный нам Тургенев писал: «Секретнее ещё всего сказанного говорили старики вполголоса, что Великая княгиня разрешилась
Когда Екатерина родила Павла, Бестужев доложил императрице, что «начертанное по премудрому соображению Вашего Величества восприяло благое и желанное начало, — присутствие исполнителя высочайшей воли Вашего Величества теперь не только здесь не нужно, но даже к достижению всесовершенного исполнения и сокровению на вечные времена тайны было бы вредно. По уважению сих соображений, благоволите, всемилостивейшая государыня, повелеть камергеру Салтыкову быть послом Вашего Величества в Стокгольме, при короле Швеции».
В «Записки» Тургенева вкралась небольшая неточность: Салтыков не был назначен послом России в Швеции, а был послан в Стокгольм с почётной миссией протокольного характера — известить о рождении наследника шведского короля Адольфа-Фредерика, близкого родственника Петра Фёдоровича, из одной с ним Гольштейн-Готторпской династии.
Правда, кривотолки только ещё более усилились, так как поездка в недалёкий в общем-то от Северной Пальмиры Стокгольм предусматривалась на необычайно долгий для такой миссии срок — более чем на полгода: Салтыков, выехав 7 октября 1754 года, должен был возвратиться лишь на Масленицу, то есть к проводам зимы и началу весны. Но инструкция — инструкцией, а жизнь — жизнью, и получилось так, что в Петербург Салтыков не вернулся. Прямо из Стокгольма его отправили в Гамбург, главой русской дипломатической миссии, куда он и прибыл 2 июля 1755 года. Однако по дороге туда Салтыкова ждал поистине царский приём в Варшаве и ещё более радушный и тёплый у родителей Екатерины в Цербсте, после чего слухи об его отцовстве распространились и по Европе. И, наконец, когда 22 июля 1762 года, через две недели после прихода Екатерины к власти, она назначила Салтыкова русским послом в Париже, прозвучал последний аккорд в признании его необычайной близости к Екатерине.
А Салтыков после Парижа, побывав ещё и посланником в Дрездене, заслужил от Екатерины нелестную характеристику «пятого колеса у кареты» и никогда более не появлялся при дворе, умерев в почти полной безвестности.
Вокруг появления на свет Павла ходило немало слухов. Хочу предложить вниманию читателей одну из легенд, имеющую, впрочем, некую фактологическую основу. Легенда эта имеет прямое отношение к рождению цесаревича Павла. Её воскресил в 1970 году прекрасный историк и писатель Натан Яковлевич Эйдельман, опубликовав исторический очерк «Обратное провидение» — о тайне происхождения Павла I. Разбирая несколько свидетельств о необычных обстоятельствах появления на свет Павла Петровича и приводя те слухи, которыми рождение сопровождалось, Эйдельман рассказывает, что Екатерина родила мёртвого ребёнка, но это сохранили в тайне, заменив его другим новорождённым — чухонским, то есть финским мальчиком, родившимся тогда же в деревне Котлы, возле Ораниенбаума. В ту же ночь семейство отца мальчика — местного пастора и всех жителей деревни, около двадцати человек, под строгим караулом отправили на Камчатку, деревню Котлы снесли и срыли, а затем и запахали место, где она стояла.
...Через семьдесят лет в Сибири объявился брат Павла, происходивший от тех же родителей — чухонцев, сосланных на Камчатку. Его имя было — Афанасий Петрович Петров, но в народе прозвали его Павлом из-за разительного сходства с тогда уже давно покойным императором Павлом I. Афанасий Петрович был бродягой, но под старость осел в Красноярске и нашёл приют у местного жителя мещанина Старцова. 19 июля 1822 года Старцов написал царствовавшему тогда сыну Павла I императору Александру I, что у него в доме живёт родной дядя императора. И Александр I распорядился найти Афанасия Петровича и доставить в Петербург. Тобольский губернатор Капцевич поручил это дело частному приставу Александру Гавриловичу Алексееву, и тот с двумя казаками отправился на поиски царского дяди.
После долгих мытарств они наконец нашли бродягу, который действительно был как две капли воды похож на Павла Петровича. Бродяга подтвердил, что он действительно родной дядя и императору Александру, и всем его братьям и сёстрам.
Афанасия Петровича вместе со Старцовым привезли в Петербург и, как водится, посадили в Петропавловскую крепость. Есть несколько свидетельств того, что именно в это время, в 1824 году, к Александру из крепости несколько раз вывозили и возвращали обратно какого-то старика.
Продержав и Петрова и Старцова в крепости семь месяцев, их отправили обратно в Сибирь, настрого наказав никому не говорить ни слова обо всём случившемся.
Косвенным подтверждением истинности рассказанной истории служит то, что пристав Алексеев именно в это время был награждён орденом Святой Анны III степени, что для полицейского в столь малом чине было совершеннейшей редкостью, так как этот орден давал потомственное дворянство.
На сём история не закончилась. Вернувшиеся в Сибирь Петров и Старцов вели себя по-прежнему: Старцов писал в Петербург, а Петров — рассказывал небылицы. Узнав об этом, всесильный временщик Алексей Андреевич Аракчеев категорически потребовал запретить Старцову посылать письма в столицу, а Петрова велел снова увезти из Сибири, на этот раз — в Москву. Место было выбрано не случайно — полицейским розыском было установлено, что Афанасий Петров на самом деле крепостной крестьянин из подмосковной деревни Исуповой, Богородской волости, принадлежавший князю Голицыну.
Его возвратили на прежнее место жительства, а «вины его предали забвению».
Обычная, казалось бы, история, даже и не о самозванце, а о жертве досужих слухов, крутившихся вокруг человека помимо его воли. Однако и не совсем обычная, хотя бы потому, что верили ей тысячи простых людей, да и не только простых...
А что же Петербург? Что — высший свет? Там тоже не верили, что Павел I сын Петра Фёдоровича, но упорно твердили, что его отцом был Сергей Салтыков.
Так, Н. И. Греч в своих мемуарах сообщал, что в 1826 году, во время коронации Николая I, внучка Сергея Салтыкова появилась в царских украшениях, которые уже семьдесят лет считались утерянными. Тут же воскресла история рождения Павла Петровича, и несомненное отцовство Сергея Салтыкова вроде бы получило новое подтверждение.
Ещё одним отзвуком этой же истории был следующий эпизод: однажды император Александр III — ярый русофил, ненавидевший всё немецкое, доверительно спросил историка Якова Лазаревича Барскова:
— Скажите мне, чьим же всё-таки сыном был Павел?
— Не могу скрыть, Ваше Величество, — ответил Барсков. — Не исключено, что от чухонских крестьян, но скорее всего прапрадедом Вашего Величества был граф Салтыков.
— Слава тебе, Господи! — радостно воскликнул Александр, истово перекрестившись, — значит, во мне есть хоть немножко русской крови.
А ведь даже из этой книги мы узнали, что в Анне Петровне — дочери Петра Великого и Екатерины I была всего лишь половина русской крови, в Петре Фёдоровиче — четверть, в Павле Петровиче — если считать его отцом Салтыкова — снова половина, а уж от Александра I до Николая II процент русской крови всё уменьшался и уменьшался, составив в конце концов ничтожно малую долю.
Готовясь к великой роли
А теперь вновь возвратимся ко времени рождения Павла, которого мы оставили в колыбели, обитой мехом черно-бурых лисиц, в жарко натопленной комнате, в апартаментах его двоюродной бабушки.