Право безумной ночи
Шрифт:
— Но не любой из них знаком с тобой. В общем, это я так, для поддержания разговора. Если тебе что-то будет нужно — обращайся, мы же не чужие. Я был рад повидаться.
— Да, взаимно.
То, что он пришел прозондировать почву и решить, насколько я увязла, для меня очевидно. Вопрос в другом: кто ему это поручил. И если это по поручению Марконова такое затеялось — я не знаю, что и думать. Но, скорее всего, это не так. Артур не из тех людей, что станут в лоб задавать вопросы, а он сейчас провоцировал меня на эмоции, и очень откровенно. Либо он позабыл, что сам же всему меня научил, либо сделал это с какой-то своей целью, и я даже думать не хочу, с какой. А уж сентиментальности он лишен начисто, так что все эти заявления насчет «мы
— Да, ты выросла.
Я смотрю ему в глаза — мы не виделись восемнадцать лет, а до этого были знакомы четыре года, за которые он стал и моим другом тоже — в той степени, в какой он и вообще может быть кому-то другом. Смерть Клима его опечалила, он переживал это, я знала, но не так, как переживает большинство людей, он не относится к отряду сапиенсов в том смысле, что все остальное человечество. Иногда я думаю, что в него по ошибке при рождении вбросили душу какой-нибудь кобры, вот он и мается.
— Ты сам меня всему научил.
— Слишком хорошо научил.
Мы всегда понимали друг друга. Он был когда-то моим другом и учителем, я скучала по нему все эти годы, но не хотела с ним встречаться. Если я принимаю человека в качестве друга, я принимаю его со всеми недостатками, готова мириться с ними, потому что этот человек — мой друг. И мирюсь с этими недостатками ровно до того момента, пока не происходит нечто, что показывает мне, как я ошибалась, считая человека другом. Примерно так у нас с Артуром и получилось. В какой-то момент я поняла, что больше не хочу, чтобы он присутствовал в моей жизни.
— Рада была повидаться.
— Ты плохо выглядишь, солнышко.
— Матвей выглядит гораздо хуже.
— Он выживет.
Я киваю ему и ухожу. Нет у меня для него эмоций сейчас — так, как когда-то их не оказалось у него — для меня. И хотя я понимаю, что глупо было искать у него участия, но то, что он сотворил после гибели моего мужа, поставило крест на нашей дружбе.
— Кто это был?
Валерий смотрит на меня требовательно и немного сердито. Так, уже вопросы начались…
— Один знакомый. А что?
Денька спит, умаявшись от перевязки и утренних процедур, а Валерий сидит около него. Видимо, до того, как он пошел искать меня и обнаружил наше с Артуром небольшое рандеву, он читал какую-то книжку. С одной стороны, я хочу, чтобы он оставил меня в покое, с другой же — мне как-то спокойнее, когда он здесь. Словно я могу на него рассчитывать… Но вот могу ли на самом деле? Если шеф замешан в темных делишках, один ли он провернул это или же ему помог его брат, которому позарез нужны деньги, насколько я могу судить? С одной стороны, он как бы случайно появился в моей жизни, с другой — а случайно ли? Долго ли было проследить за мной в тот вечер и появиться в нужный момент в нужном качестве? А потом просочиться в мою жизнь, пытаясь петь старые песни о главном?
Я подумаю об этом позже, а пока мне надо кое-что узнать.
— Просто спросил. Нельзя?
— Можно. Это Артур Прохоров, друг моего мужа и мой — когда-то был.
— А почему — был?
— Как тебе сказать… Я даже не знаю, как это объяснить в двух словах…
— Нам некуда торопиться. Расскажи.
— Долгая история.
— Оль…
Его настырность меня раздражает. К тому же придется ворошить в памяти то, что я постаралась забыть — очень уж неприятной оказалась история, слишком горький осадок оставила. Я иногда думаю — случись это сейчас, меня бы это так же задело? И не нахожу ответа. Может быть, нет — потому что все эти годы, что прошли после смерти Клима, я никого не подпускала к себе близко. Именно из-за того, что сделал Артур.
— Артур был другом Клима — они выросли в одном дворе, ходили в один класс, потом тоже дружили, хотя Артур учился на факультете экономики, а Клим вернулся из армии, где прослужил четыре года. И они вдвоем занялись бизнесом.
— Бизнесом?
— Ну,
— Слишком разные?
— Ну, суди сам. Клим был веселым, очень компанейским человеком с такой, знаешь, позитивной харизмой. Да, странно такое слышать, наверное, о человеке, которого в сводках называли «руководитель преступной группировки», но факт остается фактом — Клима все любили, он был человеком слова, человеком чести, он… В общем, иного человека я бы не смогла полюбить. А Артур всю жизнь такой, знаешь — себе на уме. Клим со смехом рассказывал, как он в детстве делал гешефт на том, что решал задачи окрестным лодырям — не бесплатно, конечно. И брал не деньгами, а услугами.
— Какими?!
— Клим говорил — разными. Проследить за кем-то, например. Или какое-то хулиганство организовать — Артурчик не при делах, а враг повержен. Ну, и все такое. Я лично не представляю, чтобы подобное могло прийти в голову нормальному ребенку, так что всегда считала Артура кем-то вроде урода из кунсткамеры. Но он сумел стать мне другом — сейчас уже и не знаю, сам он это подстроил или спонтанно вышло, но склоняюсь к тому, что, как обычно, он все устроил. Клим был его другом и деловым партнером, и Клим очень меня любил. Артуру же нужно было постоянно общаться с Климом, и, чтобы я не фыркала на него, он подружился со мной.
— Как?
— Очень просто. Он увлек меня наукой. Они с Климом были старше меня на одиннадцать лет, а уж опытнее… А я что — девчонка совсем, только от родителей… Что ему было обойти меня, подстроить все так, как ему было надо? Да они с Климом такие схемы проворачивали, что ахнешь, а я-то вообще на один зуб подобному интригану.
— И как он тебя увлек наукой, если не секрет? Представить не могу, как можно всерьез увлечься бухгалтерией, ничего скучнее на свете нет, я думаю.
— Понимаешь, институт мне выбрали родители. Я ненавижу цифры, ненавижу математику и все, что с ней связано. И поступать вообще-то хотела на филфак. Но папа с мамой считали, что филология — это не профессия, вот и настояли на экономическом факультете. Репетитора мне нанимали… В общем, поступила я, конечно, а как учиться пришлось — взвыла: ненавистная математика, ненавистные цифры, ненавистные тетради в клетку… В общем, я беременная тогда была месяце на пятом. Клима не было, а я пришла с учебы, достала учебники — и понимаю, что все, не могу, душа не лежит, просто умираю я над этими книжками, полными цифр! И бросить никак, папа тогда уже сильно болел, волновать его было нельзя, и чувствую, что отчислят же меня, и я бы с радостью, но папа этого не переживет! Но ведь ненавижу я эту науку так, что челюсти сводит и порвать книжки на мелкие части готова. И Клима нет, уехал… И вот я сижу, реву и ненавижу все вокруг. А тут звонок в дверь — Артура черти притащили. А я злая, зареванная… Он тогда то да се — что такое, солнышко, отчего ты плачешь? Ну, я ему, конечно, про институт рассказала, и о том, что ненавижу всю эту трижды ненужную науку, скучную и мертвую. Артур послушал, покивал головой и говорит: «Ты просто не поняла, как это работает». Ну, я-то с этой точки зрения и вовсе никогда цифры не рассматривала. Мне казалось, что более-менее практическое применение может найти арифметика, остальное — просто умники придумали, чтоб мозги людям портить. Что и озвучила тут же. Артур говорит тогда: «А спорим, я сейчас в твоих же университетских задачах найду что-то, что затмит любой детектив?» Ну, я-то не поверила — типа, хорош врать! А он в ответ: спорим. Он всегда спорил.