Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»

Древневосточная литература Автор неизвестен --

— Вот что, Хатиро и Куро, ещё когда вы только пришли, я сразу подумал, что вы что-то замышляете с той картиной, и попросил моего ученика Донку поговорить с вами за меня. Впредь же не забывайте, что преднамеренная ложь неугодна Небу и наказания за неё не избежать. Да и к тому же пытаться обмануть старшего, если он хоть немного старше вас, — глупая затея. Однако эти «безумные стихи» на картине действительно написал я. Если кто усомнится и скажет, что это сделано не Иккю, приходите хоть даже и после моей смерти, мои преемники подтвердят подлинность.

Так он изволил сказать, стоя в дверях, потом снова скрылся в комнате, задвинув створки.

Хатиро и Куро сгорали от стыда:

— Вот уж действительно — земляной

червь вознамерился поспорить с летающим далеко в небе драконом, вот так и мы с тобой! — потупились они и примолкли, а потом испросили прощения за свой грех у учителя Донку и собрались уходить. Донку это развеселило:

— Издалека вы пришли и по делу, а ничем вас не угостили, одними только стихами преподобного, и вот приходится возвращаться! — Смеясь, он тоже ушёл в дом.

7

О том, как Иккю разоблачил лису-оборотня

Дело было тогда, когда временами шли осенние дожди, а иногда прояснялось, в десятый с чем-то день десятой луны, погода навевала печальные мысли, и преподобный Иккю, стоя на дощатой веранде своей кельи, очищался душой, когда какой-то послушник пришёл и сказал:

— Меня послали с подарком для вас от такого-то из семьи Сомэи, живущей в квартале Огава [335] . И ещё прилагается послание к вам.

335

Огава — квартал в Киото, западнее императорского дворца.

Иккю тут же снял крышку с коробки, посмотрел, накрыл снова крышкой и сказал посыльному:

— Послание именно такое, как я и думал, очень любезно было послать ко мне человека. Ещё и необычные приношения прислали, выказав такое расположение ко мне. Нынче вечером посетителей, чтобы поговорить со мной, не предвидится, пускай он приходит для беседы. Непременно жду! — с такими словами отослал посыльного обратно. Послушники и монахи, жившие там, говорили один другому: «Какой-то неизвестный Сомэи из Огавы присылает посыльного, хочет прийти вечером поговорить, а никто из нас его не знает, что за дела?» И тут послышалось, как преподобный хлопает в ладоши. На звук прибежал послушник, и Иккю распорядился:

— Послушники, монахи, слуги — все и каждый пускай соберутся у меня!

«А в чём дело-то?» — думали они, собрались все в келье, и преподобный, обращаясь к Донку, сказал:

— Недавно приходил кто-то из Фукусимая, что в Сакаи, оставил на вечное поминовение предков пятьдесят монет золотом. Я отдал тебе их на сохранение, принеси это сюда. Послушники! Принесите одежду, полученную от монахини из Татиури, и трость в чехле из ткани, полученную от Какудзана из Китаяма. Монахи, у вас подарок от странствующего монаха из земли Оки, сушёные водоросли, и полученная от лавки Хонамия из квартала Сэмбон бутылка сакэ, и ещё от городского чиновника из Камиягава мешок риса получен для проведения молений, чтобы не отозвали его с должности в этом году, и сегодняшнюю коробку с подношением — принесите всё сюда!

Все и каждый, следуя его указаниям, принесли всё и сложили перед преподобным.

Иккю сказал:

— Всё вот это, каждое из них, семь видов приношений — удивительные вещи. С недавних пор это пришло от разных дарителей, и ни одно из них не настоящее. Попробуйте-ка открыть сначала коробку. На первый взгляд, там свежие рисовые лепёшки с травами, а бросьте это в родник во дворе!

Послушник опустошил коробку над родником, как и было сказано, а травяные лепёшки превратились в зелёных лягушек, которые тут же поскакали кто куда. «Ну и дела!» — ужаснулись все.

Иккю говорил:

— Не только это было подделкой. Все приношения здесь такие же. Развяжите мешочек с золотом! — И когда развязали, оказалось, что там

овеянные осенними ветрами жёлтые листья хурмы и опалённые солнечным светом красные листья клёна. И водоросли с побережья земли Оки были паучьими гнёздами, сплетёнными из измельчённых листьев, а когда разглядели чёрную одежду, то она оказалась побитым дождями листом морской капусты. Трость в футляре выглядела как скрученный побег бамбука, вставленный в футляр с рисунком, изображающим орхидеи, а оказалась стеблем картофеля, обёрнутым длинным листом травы. Бутылка сакэ была старым баклажаном, из которого вынули середину, чтобы достать семена, а внутри была невесть с каких пор оставшаяся грязная и вонючая вода из луж. То, что выглядело как мешок с чистым рисом, оказалось мелким чистейшим белым песком из реки Камиягава.

Перепугались все, испытывая отвращение к этим подаркам. И тут Иккю сказал:

— Это всё проделки оборотня, не нужно беспокоиться. Дело в том, что в пяти тё к северо-западу отсюда есть место, называемое Масодэгахара. Там с давних пор живёт лиса, и с течением лет обрела она немалую силу, которая ещё не приводит к пробуждению. Поэтому повсюду она выискивает практикующих, но не достигших просветления выдающихся монахов, ищет их слабые места, сбивает с истинного пути и толкает на преступления, увлекает на неправедные пути и этим мешает их становлению на истинный путь! [336] — и все внимательно его слушали.

336

Всю историю можно воспринять как устроенную Иккю издёвку над монахами, предпринятую в целях искоренения чрезмерного пристрастия каждого к чему-либо. Если предположить, что это подстроено Иккю, то получится, что Иккю подозревал Донку в сребролюбии. Юные послушники ещё увлечены одеждой и тростями, большее им пока не позволено, а любовь монахов к сакэ и закуске общеизвестна и нашла своё отражение в пьесах Кабуки. Само собой, данное произведение скорее фольклорно, не является документальным памятником эпохи Иккю и поэтому скорее отражает взгляды ок. 1731 г., когда было издано «Продолжение рассказов об Иккю».

— Я знаю, что этот оборотень один. Знаю, что он попробует сразиться с моей силой медитации. Однако сегодняшний посланец сказал: «Если нет сегодняшней ночью помех, давайте встретимся и поговорим». Этот лис за семь дней, меняя способы и адреса, так и эдак выискивая наши слабости, старается достичь нашего благоволения, играя на наших недостатках. Однако мы не покажем виду, что догадались об их уловках, а будем вести себя как обычно.

Тогда Донку и прочие стали говорить:

— Да только пьяный безумец может такое творить! Не зная о силе мудрости преподобного, пытаться мешать и испытывать вашу просветлённость — не бывало такого в недавнее время!

И все стали ждать, поскорее бы уж смеркалось и пришёл тот лис. Вот уж и солнце село, от звука шагов, когда кто-то проходил мимо, все замирали: «Наверное, он!» — но закончились сумерки, пришёл час Собаки [337] , повеяло ночной прохладой, стали слипаться глаза, и монахи стали говорить: «Нет, та лисица уж проведала о том, что преподобный её разоблачил, и не придёт. Пойдём-ка лучше поспим!» — и стали потихоньку разбредаться.

Тогда преподобный сказал:

— Подождём до часа Мыши! [338]

337

19–21 час.

338

То есть до полуночи.