Предновогодние хлопоты III
Шрифт:
Говорливый пассажир рассмеялся.
– Ободрали меня в этот раз, как липку. На роже, что ли написано у меня, что человек «оттопыриться» приехал, что не питерский и с деньгами? Но город всё равно хороший. Стоит, и стоять будет – трудно такой город испоганить. Но могут, если по рукам деятелям новым не станут бить. Мы уже приехали?
Денисов остановился на Лиговском проспекте напротив вокзала, повернулся к пассажиру:
– Счастливо доехать, северянин.
– Доедем. Я в Москве ещё собираюсь потолкаться.
– Вы поаккуратней. Здесь у милиции хлебное место, а вы немного навеселе. Могут наши культурные блюстители порядка задержать для осмотра вашего бумажника.
– На них мы всегда благоразумно оставляем лепту в отдельном отсеке лопатника. А как же? Десятину нужно отдавать, понимаш, если родное государство,
– А всем питерцам низкий поклон и хорошего Нового Года, надеюсь и в новом веке к вам приехать ещё раз.
– Приезжайте, пожалуйста, – с удовольствием пожал крепкую руку пассажира Денисов и, не удержавшись, спросил:
– Питер мы любим. А что Москва?
«…Москва златоглавая, звон колоколов, Царь пушка державная, аромат пирогов», – пропел хрипловато пассажир и на мгновенье задумался перед ответом.
– Ну, этого в Москве давно нет, пирогами давно не пахнет, – на «Макдональдсы» с гамбургерами переходит первопрестольная. Торгует Москва. Вся торгашня там, пыжится столица, чванится, Парижем стать хочет. После Питера я всегда в Москву заезжаю на пару дней и по-свежим впечатлениям сравниваю две столицы. Лица разные у них… что-то азиатское в Москве. А мы кто? Мы азиаты и есть. А Москва сейчас … как бы это сказать… она вроде и столица, но столица сама по себе. Нет, не так: она столица самой себя. Запутался. Столица тех, кто там дела ворочает, короче. А москвичей тех, что мне любы были, куда-то подвинули. Она будто оккупирована какими-то другими людьми, их и москвичами-то трудно назвать. Да и город успели испоганить избушками на курьих ножках и рекламой беспонтовой. Ну, так мне в прошлом году показалось. Да это ладно, всякое с Москвой случалось, горела сколько раз, прорвётся и в этот раз. Слушай, друг, что-то мне с тобой расставаться не хочется. У меня до поезда часа два ещё. Давай, поставим твою кобылу в стойло, посидим в кабаке, поговорим за жизнь. Давай, а?
– Не могу, дружище, спасибо. Мне работать нужно.
– Брось! Это я понимаю, сам всю жизнь впахиваю, да работа не волк. Я заплачу за простой. В накладе не будешь.
– Не могу, честное слово, не могу.
– Жаль, ну, тогда прощай, с наступающим тебя. Однако, глядишь, и доживём до двадцать первого века. Как думаешь, доживём?
– Обязаны.
– Вот это правильно. Ладно, тогда я поехал домой встречать Новый год, – он рассмеялся чему-то своему.
Из машины он вышел твёрдой походкой. На зебре ловко поддержал под локоть поскользнувшуюся женщину, что-то ей сказал, близко наклонившись к её уху, она рассмеялась. Они пошли рядом. Он что-то ей быстро говорил, женщина улыбалась. С улыбкой провожая его взглядом, Денисов, трогаясь, проговорил:
–Жив народ. Такой мужик и в окопе унывать не будет.
Он объехал квартал и у Московского вокзала остановился рядом с седобородым стариком. У его ног стояли два больших чемодана, рюкзак и здоровенная сумка, перевязанная верёвками. Лицо старика покраснело от мороза, он был в видавшем виды тулупчике, обтрёпанная кроличья шапка скособочилась на голове. Денисов внутренне благодушно улыбнулся возникшей ассоциации с обликом некрасовского деда Мазая. Перегнувшись, он открыл правую дверь.
– Куда вам дедушка?
– Мне, сынок, на улицу Демьяна Бедного. Ты только вперёд говори, сколько запросишь, я тебе не олигарх Березовский, – произнёс старик простужено.
– Садитесь, дедушка, разберёмся. Я тоже не Чубайс и не Рокфеллер. Не обдеру шкуру – жив останешься.
– Э, нет, – протянул старик, почёсывая затылок, – так дело не пойдёт. Сяду, а после выгружаться придётся. Ты говори, сколько платить и дело с концом.
Денисов рассмеялся.
– За сотню больно будет?
– За сотню не очень больно, хотя для меня и сотня деньги, – обрадовался старик. – Ты только подсоби мне погрузиться.
Денисов уложил неподъёмные чемоданы деда на заднее сиденье, сумку и рюкзак в багажник.
Усевшись в машину, старик расстегнул тулуп, снял шапку, положил её на колени, пригладил редкие седые волосы и сказал:
– Ну, стал быть, поехали с Богом, сынок.
– С Богом хоть на край света, – улыбнулся Денисов. – Долго пришлось стоять на морозе? Не сговорились с водителями? Водителей желающих подработать, как я вижу, полно.
– Жадобы, а не водилы. Долго я тут мёрз. Машин-то много останавливалось, да просили больно много. Почти все по двести да по двести пятьдесят ломили, а один таксист так и триста запросил, машина у него с шашечками была. Говорит, давай дед, чёртовы бумажки и через двадцать минут долетим до цели. В прошлом годе дешевле у вас расценки были. У нас за сто тридцать рублей до Тулы доехать можно на автобусе, – у старика был молодой голос.
– Вы никак зимовать к нам приехали? Столько вещей везёте, – поинтересовался Денисов.
– К внуку. Третий год уже Димка здесь ошивается. Второй внук совсем далеко забрался, в Находке рыбачит. Пять лет уже не виделись. Внучка моя – та рядом, в райцентре, на парикмахера учится. Это дочери моей дети. А у сына моего одно дитё. Разлетелись дети, как птицы…
– А внук, как в Питере устроился? Нравится ему здесь?
– А чего ж здесь молодому-то не понравится? – озираясь, ответил старик. – Гляди: город, как в сказке горит. Магазины, кафе, театры-кинотеатры, автобусы, машины, довезут хоть на край света, в домах вода, отопление, газ, мусоропровод. А у нас? – он удручённо махнул рукой. – Дороги развалились, лампочек на столбах давно нет. Два магазина, мы их зовём Матрёнин супермаркет и Фросин бутик, клуб – в нём ни танцев, ни концертов, ни лекций, собрания только иногда. Молодёжь разбежалась по городам, а у нас не самый пропащий был совхоз, ещё много мужиков осталось, которым до пенсии далеко. А мужик, сынок, ежели пахать не будет, без работы на печке валяться зачнёт, ему много чего непотребного захотеться может. Начнётся, как водится, с лени и с пьянки, а дальше… какой работник из пьющего мужика хорошо известно.
–У вас значит, четверо внуков и двое детей. А правнуков- то, нет ещё?
Старик помолчал, о чём-то задумавшись, после сказал, глядя в окно:
– Нет, правнуков пока Бог не дал. У Васьки – это сын мой, он в Туле живёт, на заводе работает, пацан ещё в школе учится. А дочкины дети не сподобились пока детей настругать.
Он повернулся к Денисову, лицо его оживилось.
– А вот у родителей моих, Царствие им небесное, было пятеро мальчиков и две девочки, я самый младший. Братья все в военные училища пошли, трое на войне погибли, Фрося от голода померла, вторая сестра выжила. Война… ох, тяжёлая жизнь была после войны, но люди тогда будто ожили. Учились, женились, строились, да так быстро всё делалось. Народ спешил поскорее следы войны закопать поглубже, города на глазах вставали из развалин. Ты прикинь, мил человек, после такой войны всего-то через каких-то пятнадцать лет в космос полетели; сначала спутники смастерили, потом и Юрий Гагарин подоспел. Это разве срок для таких больших дел, да ещё и после такой страшной войны? Этого от того было, что все гуртом навалились на разруху, жить хотели. Всех эта война коснулась, у всех она что-то отняла, люди всему радовались и кошке и собаке живой. Сколько лет прошло с тех пор, еды полно, машины, телефоны, одеты, обуты, а радости особо не видать на лицах и жизнь человеческая теперь ни в грош не ставится, всяк человек за себя любимого стоит. Лукавство какое, посмотри: машин больше чем людей.
Старик прервался, раздражённо махнул рукой и продолжил:
– Ржа, если она пошла, то всё сожрёт. Доберётся до края и в прах железо обратит. Хороший хозяин, ежели видит такое, обязан кусок ржавый зачистить, что бы ржа дальше не пошла. А у нас ржа эта из телевизора прёт денно и ношно. Молодёжи баки забивают, от жизни человеческой отвращают. Да, что молодёжь! У нас некоторые деды с бабками, телевизора насмотревшись, срамоту сидят обсуждают и говорить уже стали, что не так, мол, жили, не правильно. Вместо того чтобы в храм сходить в воскресенье, службу отстоять, помолится, в тишине побыть с Богом, они с утра в телевизор зенки выкатят и до ночи сидят, – насыщаются, так сказать, по части политики, тьфу, сексу и другой гадости. Переживают за какую-то дикторшу, мол, муж у ей загулял – изменил-де бедной, теперь развод у них. Не везёт бабёнке – седьмой муж бросает! За себя не переживают, что пропахали всю жизнь и без копейки на старости остались. Одна соседка моя Кузьминична чего стоит! Фотографии Чумака перед телевизором заряжала и в огороде закапывала, для урожаев-де. Оно, конечно, дешевле, навоз нынче дорогой.