Прекрасный белый снег
Шрифт:
Глава седьмая
Под утро Вене приснился странный сон. На чистом молодом лугу он не спеша пощипывал свежую зелёненькую травку волшебного изумрудного оттенка, в этом чудесном мире он был лошадью, или, скорее, конём, но не молодым горячим скакуном, нет, увы! Довольно старым, пожившим уже лошаком, из тех, о которых говорят: «Старый конь глубоко не вспашет, но и борозды тоже не испортит», а ещё (он осознал это как-то очень остро), что коней на переправе не меняют. На длинной привязи Веня послушно и мирно пасся, мягкими губами неспешно подрывая горьковато-сладкую полевую зелень.
Невдалеке, свободно совершенно, паслась одинокая, золотисто-гнедая молодая кобылица. Время от времени, лениво помахивая хвостом под жарким солнцем, она отгоняла назойливую мошкару и мух. В отливе полуденного света спелыми пшеничными колосьями играла на лёгком ветерке её золотая грива, а от кобыльего её, беспокойного молодого лона, казалось, изливался мягкий, бронзовато-рыжий свет. Неспешной иноходью, слегка покачивая бёдрами, она медленно приближалась к Вене. «Одинокая! Красивая какая!» – мелькнула вдруг у Венички шальная мысль. И тут же ангелы, откуда они только взялись, нежно пропели в голове:
– Красивая какая!!! Веня!!! Одинокая какая!!!
«Ах, ангелы, ангелы мои, – с какой-то неясной грустью подумал Веня. – Зачем вы обманываете меня? Так не бывает, ангелы, красивые кобылицы не бывают одиноки! Просто не бывают! Не могут! Это совершенно невозможно!»
– Бывают, Веничка, бывают, – серебряными голосами отозвались тут же ангелы. – Могут, Веня! Могут! Ещё как могут! Верь нам, Веня! Верь! Возможно! Ещё как возможно!
И с этими словами исчезли где-то в звенящей синеве.
Оставалось только согласиться. Как можно не согласиться с ангелами? И Веня шагнул, как в пропасть, ей навстречу, в зелёную высокую траву.
– Ну и как тебе наша травка? – с тихим призывным храпом негромко игогокнул он. – Правда, хороша? Кстати, ничего, что я на ты? Так вот, сразу…
Ах, ангелы, ангелы! Если бы вы знали! Ах, этот гибкий стан! Ах, эта тонкая, нежная спина! Длинные стройные ноги на высоких копытцах-каблучках! Волнующий, подобранный живот! Ах, этот хвостик! Ресницы солнечной соломы! Пшеничная чёлка, развевающаяся на ветру. О, ангелы, ангелы мои! Если бы вы знали! Если бы вы только знали! О эти муки, о вершины наслаждения!
Она подошла поближе, какими-то грустными, усталыми глазами посмотрела внимательно на Веньку, смешно немного, будто удивлённо приподняла свои соломенные брови, всхрапнула в ответ негромко:
– Are you puffing?
По счастью, Веничка бывал когда-то в Индии и знал уже, что означает это выражение. «Are you puffing?», затем hash, gush, marihuana и далее по списку, почти дословно означает: «А вы пыхаете? Травку курите?» Нет, там, в Индии, конечно, всякое случалось, и тем не менее вопрос ему показался неожиданным. В лёгкой растерянности Веня приподнял голову, но глупость ляпнуть, к счастью, не успел. Она качнула легонько головой и одними только мягкими губами произнесла негромко:
– Шучу, Веня, шучу. Be my guest! Присоединяйся!
Проснулся Веня довольно поздно, в приподнятом немного настроении. Как выяснилось, побыть иногда лошадью, во сне конечно, совсем не так уж плохо. Реальность, однако, оказалась несколько иной. Стальная дверь на входе, как ни казалось это странным, за ночь никуда не испарилась, да и тюремные решётки за окном в воздухе тоже не растаяли. «Да уж, – подумал грустно Веня, – вместо неба синего белый потолок…» Ни свежей травки, ни прекрасной кобылицы тут даже не предполагалась. И пусть возникшая столь неожиданно перспектива провести в дурке неопределённо долгий срок столь же внезапно вроде бы и отступила, что, безусловно, внушало определённый оптимизм, в душе у Веньки опять стало вдруг тревожно. Гадко и тревожно. «Как там, – размышлял он, – Светка? Как она? И с ней ведь тоже придётся как-то объясняться». Представить, как он посмотрит ей в глаза, Веня был пока не в состоянии. Думать об этом просто не хотелось…
Меж тем отделение потихоньку оживало тихим своим, размеренным больничным бытом, психи умывались в душевой, за дверью с весёлым кашалотом, и, перекидываясь в ожидании завтрака замечаниями ни о чём, перемещались постепенно в комнату отдыха, действительно оказавшуюся одновременно и столовой. Венька стрельнул немного пасты у Костяна, пальцем почистил зубы, умылся и тихо поплёлся вслед за остальными. Народ неспешно рассаживался по своим местам за грязно-песочными столами, кто-то, расположившись на диване, таращился молча в телевизор, на столике в углу побулькивал блестящий самовар.
Завтрак в дурдоме начинался поздно, снегопад за окнами, тот, что ещё вчера, казалось, будет продолжаться вечно, наконец закончился, день обещал быть солнечным и ясным. И словно в подтверждение тому острые тоненькие стрелки, пробившись между занавесками, высветили золотом повисшие в воздухе пылинки. Диктор с экрана телевизора рассказывал о достижениях родного автопрома и потрясающих воображение новинках Волжского автозавода. «Идеальная картинка, – неожиданно подумал Веня. – Почти кино. Покой и тишина. Клуб самоубийц…»
Довольно скоро дверь открылась с тихим скрипом, и дылда-санитар вкатил тележку на резиновом ходу, с большой кастрюлей каши, внушительных размеров горкой хлеба, полной яиц глубокой миской и стопками алюминиевой посуды на нижней полке. Найдя глазами свободное местечко, Венька подошёл поближе:
– Не возражаете?
Никто не возражал, настолько двинутых, к счастью, не нашлось.
Для дурки завтрак оказался на удивление приличным, психи поели пшённой каши, вкрутую сваренных яиц под хлебец с маслом, напились чаю от души и разбредались нехотя по своим палатам: близился утренний обход, и телевизор санитары выключили.
Венька аккуратно застелил свою постель, прилёг на одеяло, повернулся набок. Надо сказать, Сергей Станиславович своего добился: вчерашний разговор произвёл ожидаемый эффект – теперь ему действительно хотелось подумать о своём, об отношениях со Светкой, о всей их странной и нелепой жизни, попробовать понять, как же он к этому пришёл и что же делать дальше.
Собраться с мыслями, однако, Веничка так и не успел. Вскоре открылась дверь, и в сопровождении рябого санитара в палату вошёл какой-то новый доктор: белый накрахмаленный халат, круглыми маленькими линзами очки, слегка за сорок, тоже нарочито бодрый и тоже отчего-то с бородой, большой лопатой произраставшей, казалось, прямо из ушей. «Ну просто Лев Толстой какой-то, в докторском халате, – подумал Венька. Так, а где же Станиславыч? Его-то, что сегодня нет? Странно! Очень это странно!»