Премия

Коновалов Владимир

Обычно, его реплики были короткими и отвлеченными, они не требовали к себе внимания, ответа или какой-то реакции, этим они, собственно, и подкупали. Они всегда касались только темы севооборота "Сеять и жать, растить и косить. Лишить бытия и лишить небытия это не одно и то же, поскольку лишить небытия сельские хозяева не могут. Но, хватаясь за черенок лопаты или грабли с намерением выдернуть из небытия жизнь, хотя бы и растительную, это и к вселенной, и к самому бытию уже большая претензия, и, возможно, претензия необоснованная. Лучше сиди, лапти плети".

В последнем номере, наконец, появился вопросительный вопрос Вольфа из бухгалтерии, а не обычное, как всегда, его вопросительное утверждение "Вопрос к уважаемым специалистам по севообороту как же вы можете рассуждать о сложных комбинациях на серьезных площадях, если не разъяснили необходимые дачникам аксиомы геометрии, пригодные для применения на их огородах".

Полная беспочвенность всех прошлых замечаний Вольфа не располагала к серьезному обсуждению на страницах газеты. Да и теперь по тону было понятно, что он не ждал ответа и на этот раз. Но Сиропин был рад любому вниманию подписчиков, любому общению внутри коллектива читателей, внутри Друга дачника. Обратная связь сама по себе уже достижение. И она требует поощрения.

Обложившись книгами, вернее, взяв в руки одну книгу из стопки на столе, Сиропин углубился в изучение точки и прямой. Это, конечно, громко сказано, углубляться ведь не приходится аксиомы - простейшие понятия, всего несколько строк в популярной книге, и читались они туго, как будто по-русски на латинице. Там было сказано чтобы постичь их, на них просто нужно смотреть. Но на что смотреть

Сиропин поставил точку в центре чистого листа и, тупо глядя на нее, недоумевал, что делать дальше, и вспоминал свою школьную парту, за которой всё училось кратким курсом, когда он еще не знал, а только начинал знать.

Маленькая синяя точка проваливалась в белый лист, заставляя слипаться глаза. Все усилия найти под рукой прямую так же клонили в сон. Сиропин справедливо полагал, что хотя бы с пониманием плоскости у читателей Друга дачника нет трудностей, у каждого есть плоские шесть соток, у каждого есть ейная аксиома.

Поняв, что проблема не решается, Сиропин сделал абсолютно верный вывод нужно читать дальше эти пыльные толпы строк, несмотря на то, что душа и тело жаждали сон вкусить. Книга до каких-то пор казалась неожиданно интересной, а дальше нет. Но этих пор, а именно семь страниц, было достаточно, чтобы понять, что первый подход был несколько наивен. Но наивной была и книга. Сиропин писал свои заметки на ее полях так быстро, что мелькания тупого конца конфетного цвета карандаша усыпляюще пощипывали глаза.

Предложение книги понять аксиомы из наблюдений было чушью. Плоскость, взятая в руки, имеет толщину. Ничто в обиходе не соответствует прямой или точке. Все, что есть под рукой для их демонстрации, это фигуры. Фигуры были шахматными, и все - конями. Обозначенная мелом на школьной доске точка разрослась своими гигантскими рельефами с черными впадинами до доски шахматной, до самого горизонта. На ее клетках стояли белые, из бесконечных крупинок мела внутри точки на школьной доске, шахматные кони всех размеров от обычных разбросанных шахматных фигурок до гигантских потрясающе красивых лошадиных статуй, вскинувших вверх белоснежную гриву под самое солнце.

Проснувшись от вещего сна, Сиропин быстро записал, что только фигуры можно усвоить непосредственным наблюдением за аксиомами, и только они имеют право называться исходным понятием. Список аксиом можно сократить до одной. Единственная аксиома это фигура. А фигуры и, вообще, измерения больше или меньше двух, или строго равные двум, это не вопрос Друга дачника. Все остальное он по линейке зачеркнул. Много рисунков выкинул на них все фигуры мешком, с лицами вялой или мятой пачкой.

На дворе уже был один из самых тихих вечеров с еле живущим светом. Темнело понемногу и всё еще исподлобья лучисто смотрело по обязанности счастья. Солнце зашло, и там полоска неба отдавала последнее красное отражение. В исчезающем розовом свете подзаборная тропинка в зарослях погрузилась в сказочные тени. Утро всегда издалека кем-то сказано, а вечер тут, мы с ним в обнимку. Сумерки быстро раскупили уличные углы. Замерцала в небе одна точка и другая. А на этом углу уже светло от электричества. Высунул согнутую голову из пышнейших ветвей фонарь, и мошкара, расфонарясь, заметалась под его голой лампой. Душистый воздух, какой бывает летней ночью, переполнял эту безветренную тишину. Он повис, боясь дышать. Тихо тaк, все замерло тaк, что дайте мне, дорогие, вас обнять.

Наверное поэтому кондуктор в пустом, освещенном всей гирляндой трамвае сильно тряс головой, отказываясь от сдачи, от которой отказался дребезжащий по рельсам Сиропин. Наверное поэтому Сиропин, увидев вдруг свой отъезжающий дом, вышел из трамвая на ходу и побежал за вагоном, чтобы тротуар не успел ударить его в спину. И поэтому чистые звезды после трамвая почти не мерцали.

Редкая чистота вверху и свет остроконечных звезд, Сиропин шел, запрокинув голову "Мое существование запланировано миллион лет назад. Свет оторвался от той звезды за миллион лет до моего рождения и стремился все это время попасть в мой глаз". И все это время день и ночь лишь заняты непрерывным обменом меридианами.

На ровной многоквартирной улице, где луна вмерзла в каждое окно, все люди ровно лежали по своим слоеным рядам этажей навзничь с глазами, открытыми в черный потолок, в ожидании настроения потери сознания.

Отскоки веток, согнутых плечом, улиц твердый переплет, дворов мягкая обложка. Остановившись на освещенном углу, Сиропин достал маленький блокнотик "За кюветом грибы, у ларька света круг. От того улицы у?же, что выше дома. И снится шалящей тенями памятью, что босиком по пустой предрассветной улице, обмазанной туманом, запахнувшись в одеяло, вдоль угливых домов и тихого воздуха, что вверху волнует первые телефонные слова, нагулялся, твердеющей мерзнущей тенью иду домой в постель без одеяла".

Дверь входная уже в подъезде стаскивает сапоги. Почему. Почему я должен считать плохим то, что я считаю хорошим. Почему каких-то ближних любить не хочется. "Повторять "Почему" до конца этой страницы".

Темный двор луной заляпан. Внутри подъездной черноты долго клю?чилась дверь. Сиропин на цыпочках прошел на кухню и тихонько щелкнул свет. Не раздеваясь на табуретке, сдвинул всё рукавом на кухонном столе, чтобы достать из портфеля чистые листы

"Мысленное созерцание идеалов советской науки, всецело направленных в светлое будущее, дает вдохновение и силы трудиться самоотверженно. И восторг сжимает горло от мысли, что наше научное и, я бы сказал проще, - творческое объединение играет в становлении этих идеалов и этого будущего столь значительную роль.

Но быть опорой и движущей силой исторического процесса это не только слава трудящихся, но и их ответственность. При виде нерациональности использования производственного потенциала, при виде неиспользованных возможностей ответственного труженика всех должно поглощать горькое чувство, человеческая искренняя обида.

Печально наблюдать снижение производительности и разложение нашего замечательнейшего коллектива. Как и во всяком общественном процессе здесь имеются свои вдохновители, главные действующие лица. Поспешу сразу оговориться, что эти лица по моему горячему убеждению не имеют сознательного злостного умысла. Более того, я их люблю, и все их любят. Тем выше роль скорейшего реагирования на сигналы, тем больше возможность воспитательного воздействия.