При вечернем и утреннем свете

Сухарев (Сахаров) Дмитрий Антонович

Катюша

А студентки из Белграда спели мне «Катюшу» Они спели мне «Катюшу» и спасли мне душу. А погромче пела Бранка, а почище Нада, А я сам сидел на стуле, подпевал где надо. И как лодочки поплыли под луною страны Оттого, что над рекою поплыли туманы. Ах, «Катюша»! Из райцентра у нее словечко, А мотивчик из местечка, где живет овечка. Там живет овечка Рая, ей двадцатый годик, И, на скрипочке играя, старый Моня бродит. А в районе нету Мони, никакого Мони, Там играет дядя Федя на своей гармони. И под скрипочку с гармошкой под большой Все плывет большая лодка за моей спиною. Мы за лодочку за нашу опрокинем чашу, А пока святое дело — осушить за вашу. Спойте мне еще разочек и опять красиво! А сойдете мне за дочек — и на том спасибо. Одесную сядь, Катюша, а налево — Рая, А я с чашей посередке, словно в центре рая. Ах,

не все еще пропало, нет, не все пропало,— Я скажу тому, кто в жизни понимает мало. А тому, кто в этой жизни понимает много, Я скажу: «А вы, товарищ, не судите строго!» 1976

Перед тем как уехать

Перед тем как уехать, Я дал свой блокнот несмышленышу Анне, И на каждой странице, Вернее, почти на каждой, Анна изобразила Некий магический знак — Закорючку В развороте другой закорючки. Перед тем как вернуться, Я случайно заметил, Что вокруг ее закорючек Разрослись закорючки мои. Я мог бы писать иначе, но не мог иначе писать, Потому что магический знак, начертанный Анной, Помещен в середину страницы, В глубину моего существа, В тесноту моей подлинной веры, В то тайное место, Куда выпадают слова, Словно соль в пересохшем лимане. 1974

Я смотрел на горы

Я смотрел на горы, видел кручи, Видел блеск холодный, слюдяной. На дорогу с гор сползали тучи, Люди шли, здоровались со мной. Колокол наполнил котловину, Как в былые, длинные века. «Жизнь прошла почти наполовину»,— Вдруг из гула выплыла строка. «Жизнь прошла почти наполовину, Если очень повезет — на треть, И того, что я сейчас покину, Никогда мне больше не смотреть». Я смотрел, смотрел — не обольщался, Возвращаться вновь не обещал И, когда здоровался,— прощался, Недостатки мелкие — прощал. Мелкие, большие неудачи Отпускал печально и светло. Все-таки две трети, не иначе, Даже больше, видимо, прошло. Элегантный, в позе элегичной Я стоял, в раздумье погружен. Только вдруг узрел свой лик двуличный И,узрев, подумал: «Ну, пижон!» И явилось мне, как в озаренье, Царство у подножия хребта, И припомнил я, что у царевны Будет ночью дверь не заперта. И, не написавшись, подверсталась К той чужой строке строка моя, Понял я, как много мне осталось, Как хочу вернуться, понял я. Не прощусь и царства не отрину, Не покину тех, кого люблю, Я вернусь и в горы и в долину И опять любви не утолю. Не приму прощаний и прощений, Ждет меня, как пьяницу загул, Круговерть ущелий и расщелин, Головокружение и гул. 1974

Никола делится опытом

Запомни: едва затрясется скала, Ты чашечку кофе хватай со стола — Промедлишь, а к ней не вернуться! Качайся, поглядывай зорко кругом, И если кусками повалится дом, Попробуй от них увернуться. Нет дела глупее, чем мчаться во двор: Ведь камни на город посыпятся с гор; Безумство — бежать на дорогу. На буйство стихии взирай свысока, Не дрогнула б чашечка, то есть рука, А там как-нибудь понемногу. Теперь начинается самый содом — И стоны, и крик, и пылища столбом, И все принадлежности ада. Запомни: опасна потеря лица! Глоточками кофе допей до конца, Потом уже действуй как надо. 1980

Из дневника

Вчера впервые взял отгул От электродов и акул — Да и пуста аквариалка. Работы нет, душа пуста, Вчера мне стукнуло полета, К тому ж вообще акулок жалко. Вчера мне стукнуло полета. Приехал президент ЮНЕСКО. Его приветствовал народ, Пока до городских ворот Он шел. Какая-то брюнетка (Не городская ль голова?) Читала в микрофон слова, А я стоял в толпе зевак. Вот тут-то добрые соседи И объявили мне в беседе, Что этот день зовется так: День Мертвых. Славно! Прямо в лоб. И угораздило ж родиться. Нет, братцы, этак не годится. («Ковчег» же, между прочим,— гроб.) Под вечер, лежа на боку, Варился в собственном соку, Боюсь, что соку был излишек. Когда совсем не стало сил, Таблеткой праздник закусил. Не привезли ли акулишек? 1980

Мальчик в красной рубашонке

Мальчик в красной рубашонке В океан бросает камни. Океан глотает камни И не делает кругов. В мире нет ни рыб, ни чаек, Ни

людей, ни берегов. Никого на свете нет, Океан обложен ватой, Из глубин холодноватый Проступает ровный свет. Мальчик в красной рубашонке, Человек незрелых лет, В океан бросает камни, Машет тонкими руками Камню брошенному вслед. Как в капкане хомячок, Всхлипнув, гаснет звук бултыха. Мир обузданности тихо В бездну времени течет. Чайка плачет в вышине, Рыба плачет в глубине, Начинается отлив, Мальчик весел и соплив. 1976

Осенние цветы

У подножия Черной Горы Старый город закрыт до поры, В новом городе тоже несладко: То фургончик жильем, то палатка, То ненастье, а то комары. Где стояла гостиница «Фьорд», Груда тверди осталась на глади. Видно, грунт оказался нетверд. В этом «Фьорде» не меньше тетради Исписал я стихами в тоске. Впредь наука: не строй на песке. Старый город, он стар для наук, Сколько б глыб над башкой ни нависло. Стар и я постижением мук Исправлять понимание смысла. И отчетливо видится мне Рана-трещина в старой стене. Под навесом растресканных скал Человек ковыляет в тиши, Для обломков бессмертной души Выполняющий роль катафалка. Бранко — вот кто действительно сдал! Бранко вовсе развалиной стал, Руку жмет, улыбается жалко. Пусть гора не сойдется с горой, Но руины приходят к руинам. Мы виток перед Черной Дырой Совершим в хороводе едином. Мы возьмем на последний виток Черногорский осенний цветок. 1980

10. Существовать иль не существовать

Из древних эпитафий

Я никуда не опоздал, Везде поспел, всему воздал И все, что сердцем возлюбил. Воспел сердечно. На диво трезвый человек, Я понимал, что в трезвый век Не сохранишь сердечный пыл Навек, навечно. Огонь, коснувшийся меня, Был частью общего огня, Я жил средь вас, я не сидел В своей халупе. И плод познанья — кислый плод Не прежде всех, но в свой черед Я получил,— не в свой удел, Но с вами вкупе. Я норовил прожить без лжи. Меня рвачи, меня ханжи И те, которым все равно, Тянули в сети. Но вот что важно было мне: Не выше быть, а — наравне, Сказать, когда молчать грешно, И быть в ответе. 1968

«Все-таки родина знает свои имена…»

Все-таки родина знает свои имена. Помните, как хоронила она Шукшина? Как мы его хоронили, Сколечко слез уронили, Сколечко писем горючих послали вдове, Как горевали по бедной его голове. Кажется, некуда деться от дутых имен. Кажется, нечего делать до лучших времен. Все-таки дело найдется, Все-таки думать придется, Все-таки вольная песня в России жива, Все-таки каждый второй понимает слова. 1975

Попытка перевода

Быть или не быть… Не то! Вот как точнее Существовать иль не существовать? Вот что решаем: лучше ли исчезнуть, Оставив веку всю его бесчестность, Иль примениться к подлости его? Что лучше: нечто или ничего? Ничто — или ничтожество? Конечно, Совсем иное лучше, брат Horatio, Иное, третье. Только нет его! А есть, чтоб не болела голова, Четвертое: слова, слова, слова. Писать стихи, хотя бы и плохие, Отнюдь не срам. Постыдно сознавать, Что стих у нас просторнее стихии,— Им вместе тошно сосуществовать! Прекрасен стих, когда на диво крепок, Когда стихия — ипостась стиха; Прекрасен мир, когда он верный слепок, Но пальцем ткни — труха, труха, труха. Когда стихию точит короед, Не только в нас, ни в чем здоровья нет. Что происходит в Датском королевстве? На первый взгляд, все то же, что всегда — Желтеют листья и мычат стада, Но — черви преуспели в короедстве. Повсюду происходят разговоры, Слова юлят и прячутся, как воры,— И поделом приспешникам молвы! Но вот словами движет акт творенья, И что ж наградой? — умиротворенье, Мы счастливы: слова — но каковы! Так всуе, втуне гибнет высший дар, Два высших дара — жизни дар и слова, И отвести не в силах мы удар, Пока один не вызволит другого. А поглядеть, какая благодать! Коснулась осень каждого листка, И знать не знают эти перелески, Что суть вопроса, в сущности, жестка: Существовать иль не существовать? Вот что решаем в Датском королевстве. Суть иль не суть? Иль это от ума, А жизнь свои дела решит сама? 1979